всех звездоносцев пригласили к судебному следователю, отобрали показания о благотворительном генерале и звезды стали отбирать назад.
– Что же, генерал был ненастоящий? – спросили звездоносцы.
– Нет, генерал был с полномочиями.
– В чем же дело?
– Дело в том, что денег-то он не довез.
– Зачем же тогда звезды отбирать?
– Так деньги же не дошли.
– Ну, что же, что не дошли: я же их заплатил. Или генерал без полномочий?
– Нет, генерал был с полномочиями – и так далее: про белого бычка.
Д. А. Фурманов, 15 февраля
Дисциплина необходима. Но это утверждение слишком часто является только стеною, за которой истязают и насилуют солдата. Этой необходимостью отговариваются и оправдываются изверги, бессердечные тираны, сладострастники мученья. <…> Солдат рассказывает:
– Мы стояли шеренгой, а он спрашивал. Хохол был, злой, горячий такой… «Махметов, что такое дисциплина?» А Махметов – татарин, он и по-русски-то ничего не понимает, какая тут ему дисциплина. Сначала надо было выучить говорить, а то где же ему ответить? «Ну что, не знаешь, мерзавец! Сеньков, покажи-ка ему дисциплину, дай в шею, да крепче!» Да как же я его ударю? Мы ведь товарищи были с Махметовым, спали рядом. Ну я размахнулся, шибко размахнулся, а ударил не крепко. А тот как вскочит: «Так ты, говорит, и бить-то не умеешь?» – да раз мне со всего размаху: «Вот как надо бить!» Ну что же, съел и пошел молча. «Куда? Дай ему, как я тебе дал!» Что ж тут будешь делать, стоит рядом, не ударь я – меня изобьет, так и пришлось Махметова ударить, больно ударил. А потом сошлись мы с ним, стыдно обоим, в глаза-то не смотрим.
Вот дисциплина. Вот где закладывается порох под нашу армию.
А. Чесноков, 16 февраля
Если подумаешь, какая теперь у нас жизнь, сколько страдает и гибнет людей от такой жизни. Я недоволен своей судьбой, я завидую мертвым, – их никто не тревожит; мы мучеемся голодом и холодом. Я не рад своей жизни, скука одолела и какая-то злость берет. Приходится мириться с судьбой. Степан Трофимович говорил вам, что к ним ходят в узеньких юбках и в беленьких кофтах, да это все может быть. Да разве они воюют, они барствуют, живут по городам в каменных домах, вот к нам не придут, потому, что мы живем, как черви в земле и как свиньи в грязи, да как бараны в крови, а они с жиру бесятся, да деньги наживают, нашу кровь выпивают. Не дай бог лежать в военном, госпитале – с голоду заморят, а все через разных нашивочников, раненые голодают, а жирные – деньги наживают.
Б. В. Никольский, 18 февраля
Давно я так не был удручен. События назревают и чужеродная династия гибнет, стихийно будучи не в состоянии понять, что кругом совершается. Хвостов вступил в открытую борьбу с Гришкою. Собранные сведения вполне уличают эту гадину в бессознательном шпионстве в пользу немцев. Ни спорить, ни возражать против фактов нельзя. Царь не хотел слушать, но Хвостов сказал, что тогда ему придется свой доклад повторить в Думе. Царь выслушал и, читая документы, не оставляющие сомнений, плакал. Затем за завтраком все тотчас рассказал жене и Вырубовой. Конечно, истерики, слезы, бабья истерическая ненависть к Хвостову. Сейчас Гришка, Питиримка, Мануйлов и Белецкий ежедневно конспирируют в Александро-Невской Лавре. Между тем из армии к Хвостову приезжал генерал, сообщивший, что офицерство поголовно для Гришки требует петли, так как ясно, что он, болтая спьяну все, что видит у Царя и слышит от него, осведомляет жидов, а те пускают дальше. Может быть полковница и сама-то полушпионка и московская к ней ненависть – глас народа, суд Божий. Как бы то ни было, Гришку вешать мало, нужно сперва повесить его патронесс.
– Хвостов, конечно, весь охвачен пылом неравной борьбы. При ненависти Гришкиных мироносиц ему, конечно, мудрено устоять. Но я, спокойнее глядя со стороны, думаю, что не в Гришке дело, а в какой-то несравненно более глубокой причине. По-моему старая жидовско-масонская интрига забрала в свои щупальцы всю гниль, в которой живет несчастный неврастеник с глухо-немою душой, и сеет рознь и смуту.
– По сведениям Хвостова – это было для меня громовым ударом – он ожидает, что его преемником будет… Игнатьев! Ну, это, разумеется, всему конец. Оказывается, этот мерзавец пользуется особою симпатиею полковницы и действительно крепок. Штюрмер и есть Штюрмер, т. е. трус, подлец, молчалин и предатель. А заигрывание Царя с Думою – Гришкино дело. Посещение Думы Царем Гришка проектировал уже более двух месяцев. И кругом него жиды, жиды, жиды, – как блохи, как паразиты, пожирающие гада, пресмыкающегося в зловонной трясине.
М. К. Лемке, 21 февраля
Офицер А. недавно в среде офицеров и чиновников комиссии по квартирному довольствию войск показывал всем иностранную карикатуру, изображающую слева Вильгельма, меряющего метром длину германского снаряда, а справа – Николая, меряющего, стоя на коленях, аршином… Распутина. И все хохотали, никто не считает нужным стесняться. Развал полный.
А. В. Тыркова-Вильямс, 22 февраля
Нет времени записывать. С 18–21 длился у нас съезд. Общее впечатление не радостное. Новых сил нет. Пришла серость и яростно набрасывалась на старый Ц. К., вернее на Милюкова… <…> Главное, старался Некрасов. Он подстраивал, бегал, собирал голоса и вообще интриговал, точно он не в среде своей партии, где надо открыто и прямо бороться за мысли, а в захолустном избирательном собрании. <…> Но в результате план Некрасова провалить Милюкова и сделать фактическим председателем Центрального Комитета Винавера провалился.
Политических больших глупостей не было. <…> Прошла резолюция о контакте с левыми партиями. Когда я спросила Мандельштама, что это значит, он мог дать единственное объяснение: «Я буду с ними в контакте, и меня не повесят. Вы не будете, и они вас вздернут на фонаре».
Но для беллетристических наблюдений съезд был необычайно богатый.
Вечером 16-го был у меня Шаховской. В первый раз говорил о партии с сомнением. Я говорила, что мы забыли о социальных вопросах, что, наткнувшись на слепоту и равнодушие, я подумала, что мы действительно партия буржуазная. (После этого я уже выступила на съезде с заявлением о рабочем вопросе и послезавтра начнется наша работа в комиссии фракции.)
– Да, мы стоим на распутье. У нас есть опасный страх перед массами. Надо идти к народу, надо рассчитывать на его здравый смысл. Я имею право после моего опыта с кооперацией утверждать, что рассчитывать на него можно. Но, может быть,
