Я не заметил, как уснул…
Я снова стоял в толпе на огромной площади. Мелкий холодный дождь стекал с моего лица. А из-за туч пробивался солнечный луч. Он освещал только высокую фигуру в белом хитоне с капюшоном, накинутым на голову. Фигура стояла высоко над толпой, на площадке перед экраном. На таймере замерли зеленые цифры «2033»…
Красавец в черном смокинге, раскинув для братских объятий руки, подходил к белой фигуре все ближе…
Толпа замерла.
Красавец остановился, не дойдя шага. Человек в белом откинул капюшон… Белокурый красавец отступил на шаг…
Все увидели, что перед ним стоит высокая седая женщина. Она сказала ему тихо, но услышала ее вся толпа:
— Вы убили моего сына.
Толпа ахнула. И она повернулась к толпе.
— Вы убили его. И не покаялись.
Толпа стояла, оглушенная ее словами, завороженная блеском ее глаз. Она откинула с лица прядь седых волос и вскинула руку, как на старом плакате:
— Он долго ждал. Пришло время. Он идет!
Она показала смуглой рукой в небо. И толпа запрокинула головы. В небе рос на глазах огненный шар. Он приближался к земле под музыку Глиэра о «великом городе»…
Я понял вдруг, что под эту музыку приходит из Москвы «Красная стрела». Я вздрогнул. И проснулся.
20
«Прощание славянки»
Я увидел ее издали в колыхающейся разноцветной толпе пассажиров «стрелы». Одета она была как в первый раз, в светлой курточке, с черной торбочкой за плечами. Я махнул ей рукой, но она не заметила. Сурово и сосредоточенно шагала в хмурой, невыспавшейся толпе. Кричать не было смысла. Хриплым, утренним голосом громогласно, на весь перрон, дикторша объявляла об их прибытии. Я пошел навстречу сквозь толпу. Она меня не узнала и прошла мимо. Я догнал ее и спросил сзади:
— Девушка, вам носильщик не нужен?
— Мерси, — сказала она, не поворачивая головы.
Я опять догнал ее и шагал сзади, глядя на ее упрямый, мальчишеский затылок. Не выдержал и шепнул ей в ухо:
— Лямур-тужур.
Она остановилась. И я остановился. Она смотрела на меня удивленно и горько. Смотрела и молчала. Вот уж чего я не ожидал, так этого печально-удивленного взгляда. И я повторил:
— Лямур-тужур, Натали.
Она даже не улыбнулась. Она спросила:
— Это все, что ты знаешь по-французски? Да?
— Я знаю еще «бистро», — похвастался я.
Она опять не улыбнулась.
— Почему ты здесь, Слава?
— Я встречаю тебя.
— А откуда ты знаешь, что я приеду сегодня?
— Мне сказала Людмила.
Она понимающе кивнула.
— Ты опять говорил с ней «по делу»?
Меня толкали в спину, я прикрывал ее спиной от толпы. И я сказал:
— Давай отойдем куда-нибудь.
Я вытащил ее из толпы к горячему тепловозу.
— Почему ты удивилась, что я тебя встречаю?
Она посмотрела на меня перламутровыми глазами.
— Потому, что этого никто не знал. Даже я. Да?
— А мне Людмила сказала, — растерянно повторил я. — Еще вчера сказала.
— О-о, — сказала она, — Людмила очень проницательная женщина. Она знает то, чего никто не знает. Да?
Я ничего не понимал.
— Что происходит, Натали? Объясни.
Она пожала плечами.
— Меня выслали из Москвы… Да?
— Ко мне? — засмеялся я. — Это они здорово придумали!
— Не к тебе, — сказала она. — Меня выслали домой. В Париж. Да?
— Из Москвы в Париж через Питер?! — не поверил я.
— У меня здесь вещи, — объяснила она. — Сегодня я улетаю. В Париж. Да?
— Зачем?! — ужаснулся я. — Почему тебя высылают? За что?!
— За связь с тобой, — сказала она.
— А у нас была связь?
Она молчала. Толпа прошла. Перрон опустел. Тепловоз свистнул и дернулся назад: отгонять состав на запасной путь.
— Натали, — сказал я. — Если ты не расскажешь, в чем дело, я сейчас под паровоз брошусь! Как Анна Каренина! — и я шагнул к горячей громадине.
Она схватила меня за руку и повела, как маленького, в здание вокзала. Мы сидели в пустом грязном вокзальном кафе и пили кислый, как бочковой квас, кофе. Я ждал. И она сказала:
— Слава, ты считаешь, что я сделала тебя своим агентом. Да?
— Извини, — сказал я. — Прости дурака, Натали!
Она кивнула.
— А профессор решил, что это ты сделал меня своей… Мата Хари… Да?
— Кем-кем? — не понял я.
Она вздохнула.
— Профессор считает, что ты р-р-разведчик. Да? Офицер-р жене-р-раля Багирова. Да?
Мне стало очень обидно.
— И ты поверила?
— Нет, — твердо заявила она. — Но сегодня ты меня встретил…
— Ты не рада?
— То, что я приезжаю, никто не знaл…
— Мне Людмила сказала, — тупо повторил я.
Она пристально посмотрела на меня перламутровыми глазами:
— Я подумала… я решила, что ты ее агент. Да?
— Чей? — не понял я. — Людмилин?!
— Ты с ней часто разговариваешь «по делу». Да?
Я рассмеялся.
— Ты думаешь, она шпион?! Она просто… просто женщина. И все!
Она растерянно посмотрела на меня.
— Я уже ничего не знаю. Да? У вас я совсем потер-р-ряла голову. Но то, что ты разведчик, профессору сказала она! Людмила его предупредила серьезно. Да? Здесь, на вокзале, когда мы уезжали. Да?
Вот это уже было несмешно. Когда они уезжали, я в качестве «подсадной утки» находился в камере Коли Колыванова. Генерал Багиров считал, что я ими завербован. И Людмила тут же предупредила об этом мьсе Леона… Здесь было над чем подумать, но думать об этом рядом с Натали не хотелось. Да и времени у нас не было. До ее отъезда я должен был успеть очень много. Все успеть!
— Натали, — спросил я. — Ты в Бога веришь?
Она подумала и упрямо кивнула.
— Да.
Я оглянулся по сторонам и начал расстегивать рубашку. Она испуганно смотрела на меня. Я достал из-под майки серебряный крестик и показал ей.
— Богом клянусь, что я люблю тебя. Веришь?
Она серьезно смотрела на меня, опершись подбородком на ладонь. Долго смотрела, а потом сказала:
— Слава, я тоже Богом клянусь. Да?
По солнечной стороне Невского пешком мы шли в ее отель. Мы больше не говорили. Мы молча решили, что все было сказано. Меня пробирала дрожь. Я не мог дождаться, пока мы придем в «Европу», пока мы останемся в ее номере одни. Мы шли по людной солнечной стороне Невского и проклинали людей за то, что их так много. Суровые и сосредоточенные, мы пришли в отель, и Натали пошла к портье брать от номера ключ. Я даже отвернулся. Я не мог уже видеть ее одетой…
Она подошла ко мне и виновато улыбнулась.
— Слава, мне не дают ключа. Да?
— Почему?! — взревел я.
— Меня уже выписали, Слава. Мой чемодан в камере хранения. Да?
— Они не имеют права! — бушевал я. — Сейчас я разберусь!
Она засмеялась.
— Зачем? Идем к тебе домой. Тут недалеко. Да?
Я осекся. Ко мне идти было нельзя. Я же отдал ключ Константину. Шел только десятый час утра. Константин мог еще не управиться…
Она взяла меня за руку.
— Идем… Или у тебя дома опять Людмила? Да?
Я побледнел.
— Вот так шутить не надо!
— Мне больно, — сказала она и выдернула из моей руки свою.
— Извини, — сказал я, — мне нужно позвонить.
Я подошел к автомату. Слава Богу, я надел рабочий «прикид». Телефонная карточка была на месте, она мне полагалась по работе в фирме «Арк-Ан». Я набрал номер офиса «Возрождение». Ответила Алина:
— Константина Николаевича сегодня не будет.
— А где он? — растерялся я.
— Он в командировке, — ответила Алина и повесила трубку.
Я подошел к Натали и сказал бодро:
— Натали, нам надо немного подождать…
Она улыбнулась.
— Не сразу. Да?
— Вот-вот,— засмеялся я.— Идем пока погуляем.
— Нет, — сказала она.— Мы идем не гулять. Мы идем в наше консульство. У портье лежит для меня записка. В консульстве мне вручат авиабилет. Да?
— Так это же на Мойке, — обрадовался я. — Рядом со мной!
Я решил, что Константин не может меня подвести. Он придет в офис. Обязательно. Я хотел идти через Михайловский сад и повернул из отеля налево, но она сказала:
— Нет. Идем по Невскому. Я хочу попрощаться с Петербургом. Да?
— Зачем прощаться? — удивился я. — Это теперь твой город. Навсегда.
И я широким жестом подарил ей Гостиный двор, портик Руска и башню Думы.
Она засмеялась и благодарно прижалась к моему плечу. Опять мы шли по солнечной стороне к Дому книги.
— Слава, ты оказался прав, — вдруг сказала Натали. — Она баба-яга!
— Кто? — насторожился я. — Людмила?
— Наталья Николаевна Гончар-р-рова, — сказала Натали.
Это было чересчур круто, и я заступился за жену Пушкина.
— Ты с ума сошла. Она красавица. Мадонна. «Чистейшей прелести чистейший образец!»
Она сказала:
— Пушкин не узнал ее и сразу с ней поужинал. Да? Ему надо было сделать, как ты — сначала ее разглядеть, как следует. Да? Может быть, и ужинать тогда бы не пришлось…
— Ты хочешь сказать, что ты тоже баба-яга?
Она подмигнула перламутровым глазом.
— Каждая женщина немножко ведьма. Да? В Москве я видела последний портрет Натальи Николаевны. Перед ее смертью. Извини меня, Слава, но на нем — настоящая баба-яга. Да? А ей было только пятьдесят лет. Моей маме тоже пятьдесят. Да? Ты бы видел мою маму, Слава!
