Она сказала:
— Пушкин не узнал ее и сразу с ней поужинал. Да? Ему надо было сделать, как ты — сначала ее разглядеть, как следует. Да? Может быть, и ужинать тогда бы не пришлось…
— Ты хочешь сказать, что ты тоже баба-яга?
Она подмигнула перламутровым глазом.
— Каждая женщина немножко ведьма. Да? В Москве я видела последний портрет Натальи Николаевны. Перед ее смертью. Извини меня, Слава, но на нем — настоящая баба-яга. Да? А ей было только пятьдесят лет. Моей маме тоже пятьдесят. Да? Ты бы видел мою маму, Слава!
— Увижу, — пообещал я, — не бойся.
— Нет! — остановилась она. — Я тебе ее не покажу!
— Почему?
— Ты в нее влюбишься сразу! Она идеал француженки! Да?
Я уже не обращал внимания на людей — я поцеловал ее.
— Двух идеалов не бывает…
Мы пошли дальше. Она сказала шепотом:
— Я очень хочу тебя. Но очень хорошо, что так получилось. Да? Просто так идти рядом тоже очень хорошо. Да?
— Если рядом ты, — ответил я.
И тут оркестр заиграл «Прощание славянки». На той стороне, у Казанского, за памятником Кутузову, развивались красные флаги. Человек десять коротко стриженных парней в кожаных черных косухах развернули кумачовый плакат. На плакате суровые буквы: «Дави Америку как говно!»
Натали удивилась.
— Кто это, Слава?
— Это нацболы, — объяснил я.— Записывают добровольцев в Сербию.
Она стояла задумчивая и серьезная.
— А что там играют?
— «Прощание славянки», — сказал я.
— Очень красивая музыка. Да?
— Очень, — сказал я.
— Под такую музыку можно раздавить Америку, — сказала она.
Я увел ее с Невского на канал. Мы пошли в сторону Храма-на-Крови. Было уже десять. Она хотела скорее взять билет в консульстве. Нам нужно было точно знать — сколько еще времени у нас оставалось. У храма она спросила:
— Слава, а правда, что Александра убили в день, когда сожгли магистра тамплиеров Жака де Моле?
— И Николай II отрекся в этот же день, — сказал я.— И Сталина в этот же день отравили. И Павла I замочили в тот же день. Просто наши доморощенные заговорщики немного запутались во временных стилях.
Она остановилась.
— Не может быть!
— Но так было. Все жертвы посвящены одному событию.
— И Сталин? — удивилась Натали.
— Официально днем смерти Сталина считается 5 марта. Но большевики сами признают, что несколько дней охрана не могла проникнуть в его комнату. Он не открывал. А ломать дверь боялись. Последняя ночная трапеза малого Политбюро состоялась на даче Сталина как раз в ночь на 2 марта. После этой ночи Сталина живого не видели. Нашли его полумертвым.
— Почему этого никто не знает? — спросила Натали.
— Потому что у России нет истории, — ответил я.
На красивом и строгом голубом особняке трепетал на утреннем ветру сине-бело-красный флаг. Натали улыбнулась ему, как родному. Я даже заревновал ее к этому флагу. Она поцеловала меня в лоб.
— Подожди меня здесь. Да? Я скор-р-ро. Да?
Я стоял на Мойке, прислонившись к чугунной ограде, и смотрел на свой дом. Очень мне туда идти не хотелось. Но и расстаться с ней «просто так» я не мог. Я пошел на угол, позвонил в офис еще раз и услышал все то же самое: «Константина Николаевича сегодня не будет».
Натали действительно скоро освободилась. Подошла ко мне и сказала сердито:
— Бюр-р-рократы! Кошмар-р-р!
— Что случилось?
Она обиженно надула губы.
— Слава, я их умоляла дать мне хотя бы еще один день! Хотя бы один! Бюр-р-рократы!
— Когда у тебя виза кончается? — спросил я.
— О-о, виза на месяц,— жалобно сказала Натали, — но билет мне вручили на сегодня. Четырнадцать сорок. Да? Они меня высылают!
У меня внутри все запело! Я наклонился к ней:
— Да, пошли ты их к черту! Я знаю одно место, где нас никто никогда не найдет! Целый месяц никто не найдет! Ручаюсь!
Натали грустно посмотрела на меня.
— В Африке? Да?
— Почему? — засмеялся я. — В России можно спрятаться лучше, чем в африканских джунглях! Пошлем все к черту, Натали!
— Но я не хочу прятаться, — сказала она. — Я ни в чем не виновна. И я им это должна доказать! Да?
Я затормошил ее.
— Да кому ты докажешь? Сама говоришь — они бюрократы!
— Ну и что? — твердо сказала она. — Они — это они. А я — это я. Речь идет о моем будущем, Слава. О моей профессии! Я приеду и все докажу! Во Франции уже двести лет демократия! Да?
Больше мне говорить было не о чем. Мы машинально пошли в сторону моего дома. Она сказала на ходу:
— В час они заедут за мной к отелю. Слава, у нас только два часа. Да? Уже можно идти к тебе домой?
Я признался ей:
— Мы не можем туда идти!
Мы остановились, не дойдя до моего дома. Она улыбнулась.
— Ты опять боишься?
Я искренне ответил ей:
— Боюсь.
— Чего? — спросила она ласково.— Ответь, мой маленький герой.
Я не мог ей ответить. Не мог я ей сказать, что я боюсь за Константина… Боюсь, что сегодня он так и не сможет доказать Людмиле, что он не раб… Я облокотился на чугунные перила напротив дома Пушкина. Она встала рядом.
— Ты опять боишься того легионера? Да?
— Его уже нет, — отмахнулся я. — С ним кончено.
— Как кончено? — забеспокоилась она.
— Он убит. Выстрел в голову, — успокоил я ее.
Но она не успокоилась. Смотрела на меня широко раскрытыми перламутровыми глазами:
— А Константэн? — спросила она тревожно.
— С ним все в порядке. Его ночью чуть не убили. С ним все в порядке.
— А с тобой?! — тихо вскрикнула она.
Я ей улыбнулся успокаивающе.
— В меня три раза стреляли! Все! Лимит исчерпан!
— О-ля-ля, — пропела она. — Как вы здесь живете?!
— Нормально, — ответил я. — В России идет скрытая, тихая революция. Пушкин ее предсказал в своих «Философических таблицах». Все идет нормально, Натали.
— Кошмар-р-р, — сказала она.
И тут я увидел наш катер! Он стоял у моего спуска. На том же месте, как в тот самый далекий день, когда все началось. На кормовой банке, прикрыв лицо мелкой фуражкой, загорал Котяра. Я схватил Натали за руку и потащил ее к спуску. Она упиралась, и я ей объяснил:
— Я нашел! Нашел!
— Что! — не понимала она.
— Я нашел, где нам провести два часа!
Над самым катером я крикнул сверху:
— Капитан, свободен?
Котяра снял с глаз фуражку и хотел ответить что-то нехорошее, но, увидев Натали, сел голый по пояс и прижал к груди тельняшку.
— Пардон, мадам.
Натали засмеялась. Котяра повернулся к ней спиной и натянул тельник.
— Покатай нас, Леня, — попросил я. — Я заплачу.
Котяра повернулся и презрительно на меня посмотрел.
— Обижаешь, Славик.
— Натали сегодня улетает. У нас всего два часа.
Котяра посмотрел наверх, в сторону моего окна.
— Не могу, Славик. Костю жду.
Я догадался, что Константин приехал сюда на катере, чтобы не впутывать свою охрану. Леня ждал его. Значит, как раз в этот момент он был там…
— Подожди,— попросил я Натали. — Мне надо узнать кое-что.
Она внимательно смотрела на меня. Внимательно и тревожно. Пока мы шептались с Котярой на катере, она стояла у ограды.
Вот что я выяснил. Высадив меня у Аничкова моста, Константин направился на катере на набережную Робеспьера, напротив «Крестов». Они причалили на углу Потемкинской. Котяра остался ждать, а Константин, в махровой простыне, босиком, пошел домой к Таврическому саду. Хорошо, что было еще очень рано и дом его отсюда был совсем недалеко. Вернулся он быстро. Веселый, выбритый, переодетый во всё белое. Как на праздник. Они сразу приехали сюда, на Мойку. Константин попрощался с Котярой и ушел…
— Куда он пошел? В парадную? — спросил я.
— Под арку,— ответил Котяра. — Я думал, он к тебе…
Я понял, что Константин решил попасть туда через мой чулан… На моем окне колыхалась от ветра кремовая занавеска.
— Когда он ушел?
— В семь пятнадцать, — четко ответил Котяра.
— А сколько сейчас?
Котяра посмотрел на часы.
— Четверть двенадцатого… А что?
— Он просил тебя ждать?
— Нет. А что?
— Чего же ты ждешь?
Котяра оскалился:
— Славик, он обещал мне новый мандат выдать. От своего фонда. Он меня на работу к себе берет, Славик. Я жду своего хозяина! Ёк макарёк!
Четырех часов было вполне достаточно, чтобы доказать, что ты не раб. Даже более чем достаточно… Константин не мог после всего выйти на Мойку. Слишком много народу было на набережной в самый разгар пушкинского юбилея. На том берегу, у желтого особняка Волконской, толпились люди с цветами. Разве мог сюда выйти Константин? Он вышел через флигель на Миллионную. Этот путь я сам ему показал. Он так и поступил — в этом я был уверен!
Натали внимательно и тревожно смотрела на нас сверху, и я махнул ей рукой.
— Все в порядке. Спускайся.
— А Костя? — сурово спросил Котяра.
С чистой совестью я ответил ему:
— Он уже ушел, Леня. Не дождался нас с Натали и ушел.
Котяра недоверчиво смотрел то на меня, то на окно, пока я встречал на спуске Натали. Натали села с ним рядом и сказала:
