— Да, — ответил Филдс.
— Мы расширим нашу базу. Мы должны.
Филдс уставился в окно корабля, проигнорировав своего собеседника. В конце концов Баррис прекратил попытки разговаривать. Его глаза закрылись. Филдс подобрал горящую сигарету, когда она выпала изо рта Барриса и скатилась на его рубашку.
— Мы поговорим позже, — промолвил он, докуривая сигарету.
Корабль гудя, летел в сторону Женевы.
Глядя на пустое небо, Филдс думал о том, как приятно, что нет этих штук вокруг. Когда умерла главная из них, умерли и все остальные. Странно осознавать, что мы видели один из последних «молотов» двигающимся, жужжащим, а теперь он валяется где–то там, внизу.
Мы срубили ствол, как выразился Баррис.
Он был прав во многом, сказал себе Филдс. Он был единственным человеком, который сумел пройти этот путь. Противники действительно могли остановить всех нас. Атака была обречена на провал до тех пор, пока существовали эти штуки. А это могло продолжаться долго. Я не удивлюсь, если он будет прав и в остальном.
В Женевской больнице Баррис полусидел на подложенных под спину подушках лицом к Филдсу.
— Какую информацию вы можете мне дать по поводу останков? — спросил он. — У меня туманные воспоминания о поездке сюда. Вы говорите, что большинство элементов памяти уцелело?
— Вы так стремитесь восстановить ее, — сказал Филдс.
— Только как инструмент, — ответил Баррис, — не как хозяина. Мы так договорились. Вы обязаны разрешить продолжение рационального использования машины. Но мы должны исключить связь между машиной и вашим Движением.
Филдс кивнул.
— Если вы действительно думаете, что сможете удержать контроль в нужных руках, в наших руках, я не возражаю против подобных машин. Кстати, я очень любил «Вулкан–2».
— Кстати, — заметил Баррис, — вы уничтожили его.
Они прониклись уважением друг к другу.
— Я буду держаться в стороне от управления компьютером, — сказал Филдс. — Это будет справедливо. Вы добрались туда и взорвали эту штуку. Я допускаю подобную ситуацию.
Баррис засопел, но ничего не сказал.
— Вы положите конец технократической культуре? — спросил Филдс. — Вы оставите технократию только для специалистов. Я так чертовски устал от всего этого. Вспомните об умельцах типа каменщиков, трубопрокладчиков, словом о всех тех, кто работает руками… — Он запнулся. — Я устал от презрения к этим людям.
— Я не осуждаю вас, — возразил Баррис.
— Мы будем сотрудничать, — продолжил Филдс. — С вами — священниками в сером — как мы называли вас в своих памфлетах. Но берегитесь! Если аристократия логарифмических линеек, пастельных галстуков и полированных туфель снова начнет прибирать все к рукам… — Он указал на улицу. — Вы опять услышите о нас.
— Не угрожайте мне, — тихо сказал Баррис.
— Я не угрожаю вам, я указываю вам на факты. Если нас исключают из правящей элиты, — Филдс покраснел, — зачем нам сотрудничать?
Снова воцарилось молчание.
— Что вы хотите сделать с Атлантой? — спросил наконец Баррис.
— Мы придем к соглашению по этому вопросу, — ответил Филдс. Его сигарета выпала, наклонившись, он нашел ее и смял. — Я хочу, чтобы она была уничтожена до основания. Чтобы там стало пастбище для коров. И много деревьев.
— Согласен, — сказал Баррис.
— Может ли Рашель войти сюда? — спросил Филдс. — Она хотела бы поговорить с вами. Наверное, хочет, чтобы вы привлекли к суду Таубмана за то клеветническое письмо, направленное против вас, за которое обвинили ее. — Он поколебался. — Хотите знать мое мнение?
— О'кей, — кивнул Баррис.
— Я полагаю, что должна быть амнистия. Нужно закончить это дело раз и навсегда. Независимо от того, сохраним ли мы Таубмана или выбросим его из системы, давайте покончим с обвинениями, даже правдивыми.
— Это подозрение, — сказал Филдс.
— У нас еще много дел. Многое придется перестраивать. Есть к чему приложить руки.
— Слишком плохо то, что Язон Дилл не может предупредить нас, — сказал Баррис.
— Он бы наслаждался выпуском директоров и публичными презентациями по реконструкции.
Внезапно он добавил:
— Вы работали на «Вулкане–2», и Дилл работал на «Вулкане–2». Вы оба проводили его политику по отношению к «Вулкану–3». Полагаете ли вы, что «Вулкан–2» относился ревниво к «Вулкану–3»? Они были техническими конструкциями, но можно предположить, что у них были тенденции двух соперничающих сущностей — желание избавиться от конкурента. И каждая из сторон собирала единомышленников, если следовать вашему анализу…
— «Вулкан–2» выиграл, — сказал Баррис.
— Да, — кивнул Филдс. — Он или оно собрало нас на своей стороне — против «Вулкана–3». — Он отрывисто рассмеялся. — Логика «Вулкана–3» была верна: это был всемирный заговор, направленный против него. И, чтобы сохранить себя, ему надо было изобретать, развивать и производить оружие. И все же он был уничтожен. Его подозрение основывалось на фактах.
Как и все остальное «Единство», подумал Баррис. «Вулкан–3», подобно мне и Диллу, Рашель Питт и Таубману — все были вовлечены во взаимные обвинения и подозрения. Это почти патологическая система…
— Пешки, — заговорил Филдс, — мы, люди, были пешками этих двух машин. Они играли нами, как неодушевленными предметами. Вещи оживали, а живые организмы низводились до положения вещей. Все было вывернуто наизнанку, подобно какому–то ужасному виду реальности.
Стоя в дверях больничной палаты, Рашель Питт сказала низким голосом:
— Я надеюсь, мы сможем избавиться от этого зловещего вида. — Смущенно улыбаясь, она направилась к Баррису и отцу. — Я не хочу возбуждать какого–либо дела против Таубмана. Я отказываюсь от этого.
Сама, подумал Баррис, или учитывая мнения других людей. Но он промолчал.
— Какое время, вы полагаете, это займет? — спросил Филдс, пристально глядя на Барриса. — Действительная реконструкция не зданий, не дорог, а умов? Недоверие и подозрительность внушались нам с детства, все это существовало в школах. «Единство» уничтожало личность. Мы не можем поменять все за одну ночь.
Он прав, подумал Баррис. Будет нелегко. И это займет много времени. Возможно, сменятся поколения. Но, по крайней мере, все живое выжило, а механизмы — нет. Это был хороший знак, шаг в верном направлении.
Рашель Питт, улыбаясь менее застенчиво, подошла к Баррису. Она наклонилась и ободряюще коснулась пластиковой пленки, покрывающей его плечо.
— Я надеюсь, ты скоро выздоровеешь, — сказала она.
Он посчитал это добрым знаком.
Человек в высоком замке
Глава 1
Целую неделю мистер Чилдэн дожидался ценной бандероли из Штатов Скалистых Гор. В пятницу утром, отворив дверь магазина и так и не обнаружив извещения среди лежащих под щелью для почты писем, он подумал: «Предстоит неприятный разговор с заказчиком». Встроенный в стену автомат за пятицентовик налил ему чашку растворимого чая. Напившись, Чилдэн взял швабру и тряпку, и вскоре магазин «Художественные промыслы Америки» был готов к приему посетителей: все вокруг сияло чистотой, в цветочной вазе красовались свежие ноготки, по радио звучала спокойная музыка.
Чилдэн постоял в дверях, посмотрел на клерков, спешивших по тротуарам Монтгомери–стрит в свои учреждения, полюбовался проносившимся над крышами вагончиком канатной дороги. Поглазел и на женщин в длинных цветастых платьях…
На прилавке зазвонил телефон. Чилдэн вернулся в зал, взял трубку и, услышав знакомый голос, помрачнел.
– Алло? Это мистер Тагоми. Сэр, я беспокою вас насчет вербовочного плаката времен Гражданской войны, обещанного вами на прошлой неделе. Скажите, он еще не прибыл? – Голос звучал нервно, отрывисто. Чувствовалось, что Тагоми сдерживается с трудом. – Разве я не уплатил задатка, как вы настаивали? Поймите, мне самому плакат не нужен, он предназначен в подарок. Я ведь это уже объяснял, сэр.
– Уважаемый мистер Тагоми, – сбивчиво заговорил Чилдэн, – я постоянно направляю на почту запросы, оплачивая их из собственного кармана, но, видите ли, поставщик живет за пределами ТША, и следовательно…
– Значит, плаката у вас нет? – перебил Тагоми.
– Увы, мистер Тагоми.
– Я больше не могу ждать, – прозвучало после долгой паузы.
– Понимаю, сэр. – Чилдэн угрюмо разглядывал залитые теплым солнцем вывески учреждений на противоположной стороне улицы.
– Ну что ж… Вы можете предложить что–нибудь взамен, мистер Чилдан? – Тагоми намеренно исказил его фамилию, это было оскорблением в вежливой форме.
Чилдэн покраснел до корней волос. Вот она, горькая участь его соотечественников! Одно язвительное слово – и в душе Роберта Чилдэна просыпаются легионы чувств: страх, мука, сдерживаемые страсти – и обуревают его, мешая думать, не позволяя говорить.
