Ему хотелось позвонить отцу, разделить с ним эти мысли, рожденные лихорадкой, но они и в лучшие времена любому показались бы полной бессмыслицей, а отец в своем нынешнем состоянии и вовсе ничего не поймет. И все-таки так хотелось рассказать кому-нибудь о своем прозрении, оно ведь уже ускользало. Вот-вот совсем уйдет, не успеешь даже повернуться к соседу по столику. Тогда Коннелл нарисовал себе мысленный образ отца в молодости, одетого в белый халат и с планшетом в руках, и, стискивая пакетик сахара в кулаке, мысленно послал свою мысль этому молодому человеку сквозь время и пространство. Потом надорвал пакетик, высыпал сахар в чашку и долго смотрел, как он растворяется.
Режиссер спектакля напрасно восхищалась его ораторским мастерством. Не разглядела, что за внешним блеском ничего нет. Он способен выступать перед аудиторией, произнося трескучие фразы, но убедительно изобразить юношескую наивность ему удается только потому, что он заблудился на пути к себе и знает об этом, — собственно говоря, это единственное, что он о себе знает. Выходя на сцену, он не играл.
На следующее утро он опять проспал и снова мчался как оглашенный вниз по лестнице, но на этот раз, неудачно приземлившись на очередной площадке, почувствовал, как что-то хрустнуло в ноге. Еле доковылял до учебного корпуса, потом до больницы и на репетицию явился на костылях, с переломом. Режиссер словно с самого начала ожидала чего-то в этом духе. Никаких дублеров у них, конечно, не было, поэтому Коннеллу пришлось так и играть на костылях. Сцены поединков пришлось ставить заново — а они с партнером уже довели их до такого совершенства, что кто-то предложил, когда нога срастется, устроить авангардный спектакль, состоящий исключительно из их кульбитов. Для нынешней постановки вместо этого добавили сцену, где персонажи мерились силой посредством армрестлинга.
Почему-то на костылях Коннелл почувствовал себя уверенней. Пришлось заново учиться ходить по сцене. Физические усилия отвлекали от навязчивого страха, что он не успеет выучить роль, и в результате перед самым спектаклем Коннелл смог наконец повторить свои реплики не по книжке. Ногу он сломал по чистой случайности, но ему нравилось тешить себя мыслью, что тут не просто случай, а в мире все-таки существуют некие высшие силы и что мистическое озарение над пакетиком сахара в шумном ресторане в самом деле позволяет прикоснуться к тайнам вселенной. Так приятно думать, что ты, быть может, в самом деле встретился с отцом в какой-то иной точке времени и пространства — просто потому, что вообразил себе это, глядя, как тают в кофейной чашке кристаллики сахара.
Не забыть бы звякнуть старику.
67
После одиннадцатичасовой мессы Эйлин с Эдом немного прогулялись по улицам, а потом зашли в супермаркет. Нужно было докупить кое-что — Эйлин пригласила к ужину чету Коукли. На выходе Эд вдруг остановился между автоматическими дверьми и закричал:
— Нет! Нет!
— Ох, только не сейчас! — вздохнула Эйлин. — Перестань, нам домой пора.
— Не пойду с ней! — надрывался Эд. — Полиция!
Эйлин дернула его за руку. Он вцепился в раздвижную дверь, каким-то чудом не уронив продукты.
— Ну пожалуйста, идем! — уговаривала Эйлин.
— С тобой не пойду! Полиция! Полиция!
Эйлин рванула сильнее. Эд пошатнулся, невольно сделал пару шагов и вдруг бросился на пол. Выпавшая из сумки дыня покатилась на улицу. Эйлин не могла сдвинуть его с места. Люди проходили мимо, оглядывались, потом кто-то остановился. Постепенно собралась толпа. Эд кричал и требовал полицию. Эйлин смущенно улыбалась. Подошли несколько работников магазина. Должно быть, кто-то позвонил по девять-один-один: раздвигая толпу, к Эйлин спешили двое полицейских.
— Полиция! — завопил Эд, увидев их.
— Вот твоя полиция! — со злостью рявкнула Эйлин. — Заткнись уже!
Эта вспышка сыграла ей во вред. Эйлин объяснила полицейским, что она его жена, однако Эд продолжал кричать, и ей явно не поверили. Из толпы выступила какая-то совершенно посторонняя женщина, хорошо одетая, в шубке из барашка, и сказала, что знает Эйлин.
— Я ее часто вижу в церкви, — сообщила она вполголоса, словно подчеркивая, что они незнакомы. — Она о нем заботится. Не думайте, здесь ничего противозаконного.
У Эйлин гора свалилась с плеч, и в то же время унизительно было сознавать, какое зрелище они тут устроили. Полицейские смягчились; один попросил толпу разойтись, а другой спросил Эйлин, что такое с Эдом и кому она может позвонить, чтобы попросить о помощи.
Растерявшись, Эйлин никого не могла вспомнить: ни соседей и ни единого друга поблизости.
— Вам некому позвонить?
— Я здесь никого не знаю...
Это и ее саму поразило. Полицейские мрачно переглянулись, точно их внезапно попросили перетаскать целую кучу ящиков с книгами. Подхватили Эда под руки и повели к машине.
Дома Эйлин позвонила Коукли и отменила сегодняшнюю встречу. Эд нес околесицу, отказывался есть, кричал, что не возьмет еду из ее рук. В конце концов Эйлин уговорила его лечь, и он уснул.
Через несколько часов разбудила, чтобы дать лекарство.
— Так хорошо прогулялись, правда? — сказал Эд. — Хороший сегодня был день.
— О чем ты?
— Разве мы плохо погуляли?
После ужина Эд снова лег спать, а Эйлин вернулась в кухню и откупорила бутылку вина, купленную для гостей. Она специально попросила продавца подобрать сорт для ценителя. Джек Коукли уже несколько лет учился разбираться в винах. Сам себя он называл энофилом — Эйлин раньше и слова-то такого не слышала. Продавец предложил ей бутылку бордо с незнакомой этикеткой, сказав, что это вино отличают насыщенный вкус, в котором ощущается присутствие мягких, приятных танинов, гладкая текстура и богатый букет фруктовых оттенков с обертонами дыма. Эйлин кивала с умным видом. Бутылка стоила бешеных денег, и Эйлин уже хотела попросить вино подешевле, которое хорошо знала, но под оценивающим взглядом продавца не решилась.
Почти прикончив бутылку, она позвонила Синди.
— Меня чуть не арестовали, а он говорит: «Хороший был день». — Эйлин осушила последний бокал. — В жизни не пила такого чудесного вина!
Она повесила трубку и принялась методично уничтожать запасы еды в холодильнике: закуски, приготовленные к сегодняшнему ужину, разные остатки, торт, который испекла утром.
Висок дергало подступающей головной болью. Из-за этого Эйлин и сторонилась алкоголя, хотя отлично понимала, отчего многие к нему тянутся. Возможность расслабиться, отрешиться от повседневных забот, отпустить вожжи и не думать ни о чем, кроме следующего бокала. Забыть обо всем. Забыться — это так прекрасно.
68
Эйлин ничего не могла с собой поделать, хоть и знала, что холод и толпы прохожих — не лучшая обстановка для Эда: в последнее время он стал заметно чувствительнее к холоду, а от незнакомых людей вокруг мог впасть в буйство. Но она не видела рождественских витрин на Пятой авеню с тех пор, как переехала в Бронксвилл; а когда они жили в Джексон-Хайтс, каждый год ездили обязательно. Ужасно не хотелось и в этом году пропустить.
Оставив машину на стоянке, они пошли вдоль длинного ряда магазинов. Эйлин боялась, что Эд разозлится из-за толкотни, но он молчал и позволял вести себя за руку.
Первым был «Лорд и Тейлор». Где-то вверху из скрытых репродукторов гремела песня «Колокольчики звенят». В первой витрине кружились и подпрыгивали механические фигурки, в немом и неутомимом движении изображая картину «Рождественское утро». Мальчик подскакивал на месте в танце наподобие гопака, восторженно любуясь новым велосипедом; девочка качала на руках новую куклу вправо-влево, словно это была не кукла, а модель самолета; отец семейства снимал со стены над камином и никак не мог снять чулок с подарками.
Эд толкнул Эйлин в плечо:
— Смотри, как здорово!
Она в жизни не видела у него такого энтузиазма.
— Смотри! Смотри! — повторял Эд.
То же самое повторилось у следующей витрины и у всех магазинов, от «Фортунофф» до «Мейсис». Он любовался каждой с детским восторгом и, широко раскрыв глаза в радостном предвкушении, шел за Эйлин к следующей увитой гирляндами витрине.
Вечером, лежа в постели, Эйлин ни одной витрины не смогла вспомнить. Только видела перед собой сияющую улыбку Эда и отражение разноцветных огней в его очках.
На следующий день позвонил Коннелл — предупредить, что не приедет на Рождество. Его пригласила к себе на каникулы очередная подружка. Тем же предлогом он отговорился на День благодарения.
— Что за девушка? Сперва День благодарения, теперь еще и Рождество... Не пора ли нам с нею познакомиться?
— Познакомитесь, — пообещал Коннелл, к немалому ее огорчению.
— Что ж... — сказала Эйлин. — Папа наверняка расстроится.
