Хотя в одном вы правы, Эдгар Янович: врагов много, и газеты уже с пеной у рта пишут, что Антанта не допустит, чтобы Россией правили большевики. Уже сейчас собираются в поход. Ну что ж, пусть. А пока по бокалу вина за рабоче-крестьянскую революцию! По такому поводу даже я выпью.
Алек подбежал к буфету, достал бокалы, бутылку вина, не нашел пробочника, проткнул пробку внутрь бутылки и наполнил бокалы.
— За нашу революцию и за победу над всеми ее противниками! За Ленина!
Все выпили до дна.
С этого дня у Алека еще прибавилось работы. Октябрьская революция воодушевляла людей на борьбу. На каждом собрании его просили рассказать о России. А рассказать было о чем. Активно зашевелились контрреволюционные силы. Румыны оккупировали Бессарабию, в феврале германские войска вторглись в Советскую страну, а еще через несколько месяцев войска Антанты высадились на севере и заняли Мурманск, Архангельск, Кемь. Вскоре началось наступление белых на Кубань.
— Нельзя допустить, чтобы интервенты и белые генералы задушили революцию! — кричали рабочие.
— Долой интервенцию!
— Прочь руки от Страны Советов!
— Поставим вопрос в парламенте!
— Неужели мы бессильны что-нибудь сделать? Долго мы будем сидеть и плевать в небо? Действовать!
В такой напряженной обстановке приходилось работать Алеку. Он радовался. Сердца австралийских рабочих на стороне молодой Советской Республики. А это важно.
Алек появлялся то в одном, то в другом штате. Выступал, произносил горячие речи, рассказывал правду о большевиках. Материальные дела в их семье шли неважно. Айна зарабатывала мало, он получал от газеты и того меньше. Алек очень уставал. Нос у него заострился, глаза ввалились, он похудел, часто не успевал побриться. Айна с тревогой наблюдала за мужем.
— Ну на кого ты стал похож? Нельзя так. Пожалей себя. Заболеешь, — говорила она, гладя его светлые волосы. Говорила, но знала, что ничего не изменится.
Алек виновато улыбался, привлекал к себе Айну, целовал и заявлял:
— Завтра придется уехать в Ньюкасл. Только на один день. Правда. Очень важное дело.
Как-то Алек вернулся домой, виновато взглянул на жену и с деланной веселостью принялся рассказывать ей о каких-то пустяках. Айна сразу поняла, в чем дело. Алеку никогда не удавалось обмануть ее.
— Итак, куда ты снова удираешь от меня, несносный бродяга? Опять, наверное, к своим горнякам или овцеводам?
— А вот и никуда, — засмеялся Алек. — Не угадала. Завтра буду рано дома, целый вечер проведу с тобой, исполню все твои прихоти и желания.
— Что-то плохо верится. Никогда ты не был послушным. Рано придешь? Тоже сомнительно.
— Увидишь. Я не лгу.
Алек не сдержал слова. На следующий день в Брисбене разразилась невиданная по силе стачка на скотобойнях и холодильниках. Профсоюзы предполагали начать ее позже, но грубая выходка одного из мастеров взорвала и так уже накаленную до предела атмосферу, и работу прекратили стихийно.
Алек, бывший в это время в «Союзе эмигрантов», бросился в газету. Надо было срочно давать материал о забастовке. Вечером его просили приехать к стачечникам и выступить там с речью. Домой он, конечно, не попал.
Айна напрасно ждала его. Она надела его любимую кофточку и юбку, приготовила кофе с тортом. Знала, что доставит ему удовольствие. Часы пробили девять, потом десять, а он не появлялся.
«Вот всегда так последнее время, — подумала Айна, глядя на себя в зеркало и поправляя волосы. — Ждешь, ждешь… Алек ты мой, Алек… Ну ладно, не приходи, все равно я знаю, что ты любишь меня одну, и буду ждать тебя в таком виде хоть до завтра».
А в это время Алек с импровизированной трибуны заканчивал свое выступление. Он говорил резко, зло, не стесняясь называл фамилии капиталистов, руководителей мясных концернов, членов правительства, связанных с этими предприятиями, астрономические цифры прибылей, получаемых от эксплуатации рабочих, занятых на скотобойнях и холодильниках. Алек призывал их держаться сплоченно и твердо.
— …Правда и справедливость на вашей стороне. Вы должны победить. Вы — сила. Это подтверждает русская революция!
17
В редакции газеты «Жизнь рабочего» раздался телефонный звонок. Алек поднял трубку.
— Это вы, мистер Лонг? — услышал он приятный мужской голос. — Я хотел бы повидаться с вами. Говорит судья Бартон. Да, да. Королевский судья Эндрью Бартон. Если бы мы могли встретиться сегодня у меня дома, на Милитери-Ки, пятнадцать, в шесть вечера? По какому поводу? Частный разговор, вероятно интересующий нас обоих. Прекрасно, жду вас.
Алек положил трубку на рычажок и с недоумением поглядел на аппарат. Судья Бартон? Почему он пригласил его домой? Они не встречались уже несколько лет. С тех пор, как судья посадил его на месяц в «Бога Род». Но идти надо. Может быть, он скажет что-нибудь важное. Алек позвонил Айне:
— Я сегодня приду поздно, девочка. Получил приглашение в высшее общество Брисбена. К судье Бартону. Помнишь, к тому, который упек меня в тюрьму?
Айна молчала.
— Почему ты ничего не отвечаешь?
— Думаю. Это не опасно?
— Да нет. Вряд ли он станет арестовывать меня у себя дома. Не беспокойся. Надо бы для такого случая надеть визитку, да у меня ее сроду не бывало. Пойду так. Лорд Бартон переживет это, правда?
— Переживет, если ты ему нужен. — Алек услышал, как смеется Айна. — Ну, целую тебя, мой дорогой.
Ровно в шесть часов Алек остановился у калитки уютного особнячка на Милитери-Ки. Его встретил сам судья.
— Рад вас видеть, мистер Лонг. Прошу за мной, — говорил он, провожая Алека в гостиную. — Устраивайтесь поудобнее. Вот в это кресло, пожалуйста. Ром или виски? Тогда кофе и сигару.
Бартон позвонил и распорядился подать кофе впорхнувшей в комнату горничной.
Алек вспоминал, как выглядел судья три года назад. Он мало изменился. То же холеное молодое лицо, усики щеточкой над верхней губой, спокойные серые глаза, стройная спортивная фигура.
— Ну вот, теперь мы можем говорить не торопясь, — сказал Бартон, обворожительно улыбаясь, когда горничная принесла кофе. — Вы, наверное, удивлены моему приглашению?
— Признаться, да. Мы встречались с вами в совершенно другой обстановке, и я не думал, что вам будет приятно…
— Как же, как же, — перебил Алека судья. — Я все помню. Действительно, это была не особенно приятная встреча, но что поделаешь, такова моя служба. Я вынужден принимать меры, когда нарушаются законы. Но, согласитесь со мной, мистер Лонг, приговор был мягким.
— Наверное, вы не могли дать мне больше.
— Напрасно вы так думаете. Преступление можно толковать по-разному.
— Не хотите ли вы сказать, мистер Бартон, что смягчили приговор из личной симпатии ко мне? Все мои товарищи, обвиненные в нарушении циркуляра полиции, получили не больше месяца.
— Только потому,
