Как мы помним, фауна млекопитающих была в то время весьма богатой, в том числе не только мелкими и средними, но и очень крупными животными из отрядов хоботных, непарно- и парнокопытных, как и больших хищников. Свободная экологическая ниша и состояла в том, что никто кроме разве червей, насекомых и мелких грызунов не претендовал на такой пищевой ресурс, как мозговое вещество, заключённое в костях их конечностей, в позвоночном хребте и в черепе. Многочисленные хищники, вероятно, объедали мягкие ткани, но не было ни крайнего всеобщего голода среди них, ни анатомической приспособленности, чтобы добираться и до этого ресурса.
Между тем, вес так называемого костного мозга в костях скелета крупных млекопитающих представляет отнюдь не малую величину. В скелете взрослого человека он составляет около 2 кг, т. е. 2,5–3% веса тела. Но у крупных травоядных этот процент значительно выше. Например у северного оленя — 5,1 %, т. е. почти половина веса скелета[360]. Принимая, что у других копытных вес костного мозга (красного и жёлтого) к весу тела и весу скелета составляет такой же процент, в костях, например, современного слона, достигающего до 4500 кг, вес костного мозга равен не менее 150–200 кг, а так как древние формы слонов были в полтора и более раз крупнее, то речь идёт о весе костного мозга порядка 250–300 кг. Правда, лишь часть этой величины приходится на трубчатые кости, но и с этой оговоркой видно, что речь идёт действительно о весьма существенном пищевом ресурсе. Питательность же этого вещества едва ли может быть поставлена в сравнение с чем-либо другим в природе. Несравнимо большим по объёму является тоже высокопитательное вещество, заключённое в черепе. Возведём эти объёмы в степень, отвечающую огромному обилию повседневных рождений и соответственно повседневных смертей в том или ином биотопе, где обитали или мигрировали разные стада из тысяч и десятков тысяч голов. Словом, речь идёт о вполне реальном и весомом, да к тому же экстраординарно питательном пищевом ресурсе. Овладеть им — значило вырваться из тесных рамок схватки за древесную и околодревесную пищу в лесном обезьяньем царстве.
По многим причинам та ветвь приматов, которая начала специализироваться преимущественно на раскалывании твёрдых оболочек, и шаг за шагом подниматься по лестнице от более простых объектов ко всё более трудным — несущим более щедрое содержимое костям огромных млекопитающих — должна была по своей морфологии быть прямоходящей. Биологическая функция и морфология всегда составляют единство. Поэтому можно сформулировать положение и в обратном порядке: та ветвь высших приматов, в которой анатомо-морфологические и локомоторные предпосылки или зачатки двуногого передвижения были наиболее выражены, имела тем самым возможность специализироваться на раскалывании твёрдых оболочек и начать эволюционное восхождение от простых ко всё более сложным задачам в этой деятельности.
Связь данной специальной морфологии с данной специальной экологией может быть сведена к нескольким пунктам, из которых главное даже не в том, что действие разбивания твёрдого предмета другим ещё более твёрдым предметом и сильным ударом специфично для моторики передних, а не задних конечностей даже у четвероруких (хотя хватательная функция у них выражена даже более в задних конечностях, чем в передних), а в другом весьма важном обстоятельстве. Эти два предмета в подавляющем большинстве случаев вовсе не находятся в природе рядом друг с другом. Либо один из них, либо другой надо поднести друг к другу. Добавим, что для осуществления раскалывания сплошь и рядом раскалываемый предмет надо либо перенести на твёрдый каменный грунт, либо положить на какую-то каменную основу. Это значит, что примат-раскалыватель одновременно должен быть приматом-носильщиком[361]. Для яванского прибрежного макака прямохождение не нужно, ибо он находит раковины и камни поблизости друг к другу, ему нет необходимости переносить их. С другой стороны, мы знаем ряд видов животных, которые являются в той или иной мере носильщиками, но они носят более или менее мягкий груз, в который можно вцепиться зубами или когтями: тигр, как и некоторые другие хищники, может закинуть добычу себе на спину и подчас очень далеко унести её, придерживая зубами; орёл-ягнятник является типичным носильщиком добычи на значительные расстояния. Но описываемому примату надо было нести или кости, или камни. Для этого недостаточно было хватательной функции и требовалось разделение работы верхних и нижних конечностей. В то время как верхние нечто несли, будь то в кистях, в обхват, подмышками или придерживая на загривке, нижние осуществляли локомоцию бегом или шагом, причём, судя по всему, дистанции, отделявшие друг от друга два предмета, которые надо было привести во взаимодействие, могли быть очень и очень значительными. Археологи сплошь и рядом обнаруживают, что природные выходы той породы камня, из которой изготовлены примитивные изделия нижнего и среднего палеолита, находятся в нескольких километрах, а то и в десятках километров от места, где эти камни либо подвергались окончательной обработке, либо использовались.
Кроме этого главного биологического основания для возникновения среди части высших приматов бипедии, т. е. дифференциации функций моторики и морфологии передних и задних конечностей и вертикального положения тела, были, несомненно, и другие факторы такой адаптации. Уже поиски крабов и черепах вдоль течений речек или в скалах, а тем более поиски костных останков животных требовали выхода из лесов на равнины, в ущелья, на плоскогорья, на склоны, в кустарниковые зоны и т. д., т. е. разрыва с техникой передвижения преимущественно по ветвям больших деревьев или лианам, занимавшей передние конечности. В высокой траве и в кустарниках для обзора местности необходимо было выпрямляться, тем более для закидывания головы назад, когда по полёту хищных птиц высматривалось местонахождение искомых останков. Двуногость обеспечила высокую быстроту бега, возможность хорошо передвигаться в скалах, плавать в воде, перепрыгивать через что-либо.
От примитивных форм разбивания и раскалывания твёрдых оболочек сплошная лестница ведёт к формам усложняющимся вместе с усложнением и расширением круга операций с костями. Чтобы просто разбить кость среднего размера или сбить у неё эпифиз, достаточно простых более или менее тяжёлых камней. Но, скажем, если при этом надо ещё сначала расчленить кости в суставе, или отчленить череп, или расчленить позвонки, не всякий камень подходит, нужен ударяющий острый конец. Но это — одна цепочка приспособительной эволюции. Такие археологи как Оукли, Хеберер, Лики и многие другие пытались истолковать границу между камнем, использованным без предварительной оббивки, и камнем, по которому предварительно нанесено хоть три-четыре удара, чуть заостривших край гальки, как проявление тут нового духовного начала. В действительности нет никакого разрыва в цепи между удачно подысканными ранними представителями семейства троглодитид камнями, эолитами, камнями «кафуанской культуры», о которых спорят, естественного или искусственного происхождения их сколы, и гальками «олдовайской культуры», на которых сколы, бесспорно, нанесены искусственно. Здесь так же несерьёзно усматривать признак «замысла» и сознательного намерения, как и в гнезде, искусственно построенном птицей. Цепь этих материальных посредников непрерывна, хотя и может быть расположена в порядке известного усложнения, однако она вполне соответствует и отсутствию какого-либо уловимого скачка в эволюции морфологии тела и в морфологии макроструктуры мозга всей обширной группы, включающей австралопитековых и так называемых Homo habilis. Это единый род с точки зрения морфологической систематики. С точки же зрения экологической, все они — разбиватели, причём в основном и в возрастающей прогрессии — разбиватели костей животных камнями, которые всё лучше подобраны или всё удачнее другим камнем разбиты, т. е. подправлены, для этой специфической работы.
Так, примерно, в фаунистические комплексы конца третичной эпохи вписались разновидности или виды ответвившейся от обезьян формы приматов. Тут не было и в помине какого-либо глубокого сдвига для биоценоза. Известный урон понесли лишь упомянутые представители мелкого животного мира — черви, насекомые и мелкие грызуны, какими кишела тогда щедрая земля, но которые отнюдь не были обречены на исчезновение в основной своей части только из-за того, что некое крупное животное вырвало из их кормового рациона этот, отнюдь не единственный для них, источник — головной и костный мозг, остающийся в костях после трапезы хищников.
В набросанную выше картину следует внести некоторые дополнения. В основном об австралопитеках мы знаем по южноафриканским находкам геологически несколько более позднего времени, чем время действительного возникновения и формирования этих ранних прямоходящих высших приматов — этих зачинателей семейства Trogloditidae. Но дело просто в том, что в этих тропических областях значительно дольше, чем где-либо, сохранялся во всех главных чертах тот биогеоценоз, в частности тот виллафранкский (хапровский) фаунистический комплекс, который в иных районах и расцвёл и пережил упадок раньше. Теперь, после каскада открытий Л. Лики и других в Восточной Африке, мы знаем, что филогенез семейства Trogloditidae бесспорно уходит в плиоцен. А начавшие «австралопитековую революцию» находки Дарта и Робинсона относятся к поздним остаткам, может быть экологически уже и регрессировавшим, как в смысле использования викарной пищи, так, в связи с этим, и не нуждавшихся в столь эффективных средствах разбивания, как олдовайские оббитые гальки.
