ничего не успеваю, она сама начинает говорить. Голос ее звучит тихо, но и ветер за стенами словно становится тише, и я слышу каждую букву в ее словах.
— Ты, Унна, вовсе не так слаба, как ты думаешь, — говорит и подходит ближе. Оглядывает меня снизу вверх, заглядывает в глаза. — Ты будешь сильнее. Твоя невинность даст защиту тому, кто придет, когда соединятся кровь мага и воина.
Я не понимаю ее слов, но не могу отвести взгляда. В ее глазах пылает огонь — и это вовсе не отражение пламени, танцующего в шаре позади меня.
Она протягивает руку и касается моего лица, и я застываю, не в силах даже моргнуть. Пальцы скользят по моей щеке вверх, к виску, замирают. Это не просто касание — это ласка матери. И я невольно тянусь за этой лаской. Зажмуриваюсь, наслаждаясь теплом, льну к нежной ладони, счастливо вздыхаю, когда она гладит меня по щеке.
— Твоя невинность и невинность хранителя… Что?
Я резко открываю глаза. Энефрет отдергивает руку, отступает на шаг, ее глаза мечут молнии. Она не отводит от меня темного тяжелого взгляда, и я понимаю, что что-то не так. Огонь в шаре становится ярко-голубым позади меня, словно чувствует это — ярость той, что им владеет.
— Что ты наделала, глупое дитя. Этот мужчина не предназначался тебе, он был предназначен другой, — говорит она, качая головой. — Твои помыслы должны быть чисты, твое сердце не должно быть привязано к тем, кого ты оставишь.
Она быстро обхватывает мое лицо руками и смотрит мне в глаза, почти касается своим носом моего носа, а своими губами — моих, и замирает так, надолго, ловя мое дыхание, слушая мои… мысли?
— Ты не должна была с ним встретиться, — Энефрет отталкивает меня, и я от неожиданности падаю на лавку — так силен толчок. — Не должна.
Энефрет бросает в сторону очага один лишь взгляд, и пламя гаснет так, словно его залили водой. Теперь домик освещает только яркое белое пламя шара. И оно становится все ярче, вспыхивая так, что болят глаза.
Инетис оборачивается, отшвыривая ложку прочь, ее магия взметается вверх столбом белого тумана, готовая напасть, ударить, защитить нас обеих, но тут же опадает, когда Энефрет произносит одно короткое слово:
— Уймись. — И Инетис замирает с поднятыми руками.
Я хочу вскочить с лавки, но ноги не слушаются меня. Инетис тоже словно примерзла к полу, ее губы шевелятся, но до меня не доносится ни звука. Туман так и стелется у ее ног, но он не подчиняется ей. Он покорился Энефрет.
Энефрет облизывает губы влажным темным языком. Пламя в шаре вспыхивает ярко — и гаснет, оставив нас в кромешной тьме дома, за стенами которого снова бушует ветер и хлещет как из ведра ливень.
— Вы обе не сделали то, что должны, — говорит Энефрет в темноте. — Я слишком долго позволяла вам самим решать. Не тебе, Унныфирь, не тебе, Инетис. Людям, которым сама же подарила магию. Но тут уже ничего не изменить.
Обжигающая боль пронзает мое запястье, и я вскрикиваю, слыша, как одновременно ахает возле погасшего очага Инетис. Я зажимаю запястье рукой, кожу жжет под пальцами так сильно, словно к ней приложили раскаленный уголек.
Шар снова ярко вспыхивает, освещая дом и наши лица. Энефрет стоит перед нами, но теперь она огромна, выше нас, и ее голова касается потолка. Ее глаза — как две бездонных ямы с чароземом, волосы струятся с плеч, как мутные воды реки, а голос гремит, как гром за стенами дома.
И я понимаю, что она — вовсе не маг огня. Не маг земли, воды, ветра, травы или крови. Она — что-то, чего раньше я никогда не видела.
Она даже не человек.
— Я нарекаю этот мир своим миром, — говорит Энефрет, и земля начинает дрожать у меня под ногами. — Я забираю у этого мира магию воды, огня, земли, ветра и трав — а взамен я даю этому миру избранного, который будет ее хранить.
Дрожь становится все сильнее, пол ходит ходуном, но мне не страшно это сотрясение земли — мне страшны слова, которые произносит Энефрет.
— Я лишаю власти над магией всех людей этого мира. Я забираю обратно то, что дала людям, я забираю обратно свой дар.
— Нет! — жалобно выкрикивает Инетис, когда от ее рук поднимается водянистое облако тумана. — Нет!
Я смотрю на свои руки — они покрыты мелкими капельками крови и дрожат, как дрожит земля. Я чувствую, как моя магия уходит из меня, уходит навсегда. Мне не хватает воздуха. Я задыхаюсь, я хватаю себя за горло, пачкая кровью одежду, я пытаюсь разорвать веревку, которая держит зуб тсыя на моей шее. Он больше не дает мне силы. Он отнимает ее.
За стенами дома кричат птицы, ревут звери, трещат и ломаются деревья. Земля дрожит, по земляному полу бежит трещина, и земля открывается — открывает свой узкий рот, чтобы тоже застонать.
— Через два Цветения я заберу навсегда солнце этого мира и заменю его колесом своей колесницы, — говорит Энефрет. — Через два Цветения избранный примет из рук людей этого мира власть над ним… или этот мир сгинет, как сотни и тысячи до него.
Веревка лопается с резким звуком, зуб летит на пол. Мне сразу становится легче дышать. Легче думать. Легче чувствовать.
— Завтра ваша судьба начинает вершиться. И пусть будет, как я сказала, — говорит Энефрет.
Снаружи воцаряется тишина. Ветер стих, дождя не слышно.
Шар гаснет снова, погружая дом в звенящую от тишины тьму.
В кромешной темноте
