"И тем не менее. Тогда другой эпизод. Вы помните, как сидели с моим отцом в гулете неподалеку от "Вавилова"? Номинально, там был все тот же Калуца, но вы-то знаете, что это был не он. Помните, о чем вы говорили, когда ждали сигнала от Свеаборга? "Личность – штука не автономная. Как только личности вступают в информационный контакт, уже невозможно понять, где кончается одна, и начинается другая. Мой юный друг, тепло души неразделимо. Как тебе сей экзерсис?.. Матерь божия, что он там копается!.. Шведы – хуже немцев в смысле педантичности…". Вот этого, согласитесь, кроме вас не может знать никто".
"В любом случае, он не стал бы об этом рассказывать никому", – пробормотал я.
"Ну, вот видите. А я это почему-то знаю. Мне пришлось это узнать, ибо я предполагал, что оно мне может понадобиться. Считайте, что мое предложение сделано вам от имени Калуци и моего отца".
Вот, собственно, и все. На следующий день он явился ко мне в номер, принес какой-то приборчик. Без кнопок, без стрелок – вообще ничего: идеальный параллелепипед размером примерно двадцать пять на пятнадцать на пятнадцать сантиметров. Углы и ребра скруглены. Цвет-серый. Из чего сделан – не знаю. Что делает – тоже не знаю. Да, из верхнего торца выходили два таких гибких шланга, на конце нечто вроде присосок. Асеев поздоровался, положил прибор на стол, попросил приставить присоски к вискам – те присосались. Он сел напротив и, отвечая на мой немой вопрос, сказал:
"Не волнуйтесь, все, что надо, уже происходит. Займет это часа полтора-два, возможно, несколько больше, учитывая специфику вашей личности. Если хотите, можете поспать, нет – давайте поговорим о чем-нибудь".
"А в чем, по-твоему, специфика моей личности?"
Он улыбнулся.
"Владимир Корнеевич, мы с вами не в кошки-мышки играем. У вашей личности очень непростой генезис. Не исключено, что могут возникнуть проблемы – однажды такое было. Вы, если что-то почувствуете, уж будьте так любезны, скажите мне…"
Честно говоря, я вообще ничего не чувствовал, о чем ему и сказал. Дальше неинтересно. Сидели, калякали о разном. Оба понимали, что все нужное уже сказано. Я спросил, жива ли его мать, есть ли жена, дети. Он ответил, что мать жива, есть жена и дочь. Но контакты он поддерживал только с дочерью, а с некоторых пор придется и их исключить. Видно было, что он не хочет касаться этой темы, и я не стал углубляться. Как-то незаметно переключились на науку. Он сказал, что в этой сфере имеет место спад, которого, по его мнению, общество не должно было бы допускать, но таки допустило. Я с ним согласился, мы обменялись мнениями о причинах, в чем-то сошлись, в чем-то разошлись, и тут он высказал интересную мысль.
Он заявил, что объем знаний, накопленных наукой, настолько велик, что человеческой жизни не хватает даже на то, чтобы усвоить весь этот объем хотя бы для одной какой-то дисциплины. То есть, грубо говоря, ученый вынужден большую часть жизни потратить на изучение уже известного, а когда он, наконец, готов к постижению неизвестного, жизнь уже закончилась. С этих позиций было бы полезно, и даже необходимо резко увеличить продолжительность жизни человека. Но, для ученых это благо, а для всех прочих – беда. Они слишком быстро устают жить.
Я с ним попытался не согласиться, но… Ведь, в сущности, он прав.
– И чем же закончился этот визит? – нетерпеливо поинтересовался Куропаткин.
– Ничем, – Сомов пожал плечами. – Он взял свой параллелепипед, поблагодарил за понимание и содействие, сказал, что многим мне обязан, выразил надежду, что мы еще встретимся, пожал руку и ушел.
– И больше вы с ним не встречались?
Сомов обхватил подбородок и уставился на Куропаткина.
– Послушай, дорогой, что с тобой?! Ведь прямо с порога вы задали мне вопрос, и я вам совершенно отчетливо сказал, что последний раз встречался с Асеевым три недели назад. Понимаешь? Не две, – он показал два пальца, – не четыре, – он показал четыре, – а ровно три с хвостиком!
– А я думал, он вас параллельно с Шатиловым обслужил, – разочарованно протянул Василий.
– Меня он, "обслужил" два года назад, а Шатилова… Да ну тебя вообще!.. Ты раб своих идей – вот ты кто.
– Он восстанет против них в ближайшее время, – заверил я. – А где состоялась последняя встреча?
– В Катманду.
– Вот как?! То есть, в Непале?
– Именно.
– А Петр Янович…
– Нет, Гиря тогда еще не подъехал. Он появился двумя неделями позже, и немедленно меня обнаружил. Вероятно, ему в этом крепко помогли.
– И что делал в Непале Асеев?
– Не знаю. Он, как вы помните, вообще не склонен делиться планами.
– Как себя вел при встрече?
– Обычно.
– Но это точно был он? – встрял Вася.
– Насколько я могу судить, да, – Сомов хмыкнул. – Возможно, конечно, это был второй экземпляр, но копия довольно точная.
– Вы шутите, или серьезно?
– Успокойся, Василий. Это был Асеев. Зачем ты сам себя мистифицируешь! Или у тебя параноидальный синдром? Ведь сказано, что генетический анализ дал отрицательный результат. Зачем тебе нужен второй Асеев?
– Да так…
– Нет, ну вы посмотрите на этого типа, – Сомов развел руками. – Тогда может быть и я – второй экземпляр?
– Все может быть.., – Вася нахмурился. – Мы пока не можем отвергнуть ни один вариант, пусть даже самый неправдоподобный.
– А-а! – воскликнул Сомов. – Вот оно что!.. Жаль, Глеб, что ты не видел Спиридонова. Вот этот, – он ткнул пальцем в Куропаткина, – того стоит. Он же меня провоцирует! Он думает, что я сейчас начну ощупывать себя, пытаясь понять, я это, или не я. И, тем самым, выдам себя с головой. Он схватит меня за руку, притащит к Гире, а сам поскачет искать меня первого.
Вася взял трубочку и демонстративно сунул в рот, мол, отныне я нем, как рыба.
– А без рук ее можешь сжевать?
– Угу, – Вася кивнул.
– Это проверочная процедура. Ты в курсе, что бимарион без рук не может? – сказал Сомов. – Так что давай показывай, только не подавись… Глеб, это конечно был Асеев. Мы с ним три дня совместно осматривали достопримечательности.
– Но что, по-вашему, он там делал? Впечатление?
– Заметал следы, – сказал Сомов серьезно, но потом, глядя на Куропаткина, улыбнулся. – Я неточно выразился. Он оценивал, насколько хорошо время скрыло какие-то следы.
– Следы чего?
– Вот этого-то я и не понял. Что Асеев и отметил для себя с удовлетворением. Но это стало мне понятно уже после того, как мы расстались.
– То есть, он использовал вас как индикатор?
– Думаю, да.
– А скажите, вы видели вот этот ритуал, когда камешки принесли на подносе, жгли травку, луч солнца стал фиолетовым, и камешки полопались?
– Да, – сказал Сомов отрывисто. – Но луч не был фиолетовым, и камешки не лопались.
– И… что?
– Ламы чрезвычайно обеспокоились, попробовали еще раз, у них опять ничего не получилось, и нас очень вежливо, но очень стремительно выпроводили.
– Но Гиря был там же после вас?
– Да.
– Это точно.
– Да.
– Буквально в том же монастыре?
– Да. Я сам его навел на этот монастырь, хотя, мне кажется, он и без меня знал, где это.
– Но у него камешки полопались!
– У него камешки полопались.., – машинально повторил Сомов. Он потер лоб и уставился прямо перед собой. – Это странно… Дело в том, что… Представьте, вот я приехал куда-то. Я знаю, что там произойдет нечто интересное. И вот оно, это интересное происходит. Естественно, во мне заметно какое-то внутреннее напряжение, особенно для тех, кто меня хорошо знает. Но Асеев не выказал никакого особенного интереса к процессу. Он словно бы знал заранее, что с камешками ничего не произойдет. И отнюдь не был разочарован. А вот я поймал себя на том… Я был раздражен. Как будто бы меня кто-то надул. Он же был вполне удовлетворен тем, что увидел. Позже я прокрутил все это в голове еще раз, и состряпал для себя такую гипотезу. Предположим, существовал какой-то механизм, созданный кем-то когда-то с неизвестной нам целью. Механизм этот со временем превратился в ритуал, и ритуал этот неукоснительно исполнялся. Но вот некто, например Асеев, понял, для чего нужен данный механизм. И в силу каких-то причин, решил его функцию взять на себя. Тогда логично предположить, что сам механизм должен быть остановлен. Вот Асеев его и остановил, а потом явился убедиться, что так оно и есть. Он спокоен, а все прочие беспокоятся!
– А я бы поступил не так, – вдруг ожил Вася. – Я бы вместо механизма установил имитатор. И никто не беспокоится.
– Ну-у, пожалуй… Пожалуй, это разумно. То есть, Петр Янович видел уже чистый ритуал, без примеси рационального зерна. Свежо! – Сомов похлопал Куропаткина по плечу. – Это мысль, достойная применения.
– Давайте, все же, открутим назад на два с половиной года, – предложил я. – Вот вы встретились с Асеевым, и что-то там произошло между вами крайне иррациональное. Допустим, он действительно снял отпечаток вашей натуры. Если предположить, что тибетский процесс и вот тот ящичек с присосками – части одного механизма, тогда получается, что еще два с половиной года назад этот механизм был раскрыт. Почему же его не выключили сразу, а ждали столько времени?
