– Нам пора, – сказала Меркатто.
– Да. Я отправляюсь обратно в Талин.
– Куда?
– Мне прислал весточку Саджам. Не письмом, правда.
– До Талина долгий путь. Война…
– Это Стирия. Здесь всегда война.
Мгновение она смотрела на него молча из тени капюшона. Смотрели и остальные, не выказывая никаких особых чувств по поводу его ухода. Редко кто их выказывал, когда он уходил, да и сам он этого никогда не делал.
– Не передумаете? – спросила Меркатто.
– Нет.
Балагур успел повидать половину Стирии – Вестпорт, Сипани, Виссерин, саму страну по пути из города в город, – и сил у него больше не было. Сидя некогда в курильне Саджама, он чувствовал себя беспомощным, испуганным и мечтал о Схроне. Сейчас те долгие дни, запах хаски, бесконечная игра в карты, ссоры между игроками, регулярные обходы трущоб и выколачивание денег из должников казались ему счастливым сном. Здесь, где каждый новый день приходилось встречать под другим небом, у него не было вообще ничего. Меркатто являла собою хаос, и он не мог больше оставаться рядом.
– Тогда возьмите. – Она вынула из кармана кошелек.
– Я здесь не ради ваших денег.
– Все равно возьмите. Тут куда меньше, чем вы заслуживаете. Но в дороге может пригодиться.
Она сунула кошелек ему в руку.
– Удачи тебе, – сказал Трясучка.
Балагур кивнул:
– Мир сегодня состоит из шестерки.
– Шестерки тебе тогда.
– Она и будет, хочу я этого или нет.
Балагур собрал кости, бережно завернул их в тряпицу и спрятал во внутренний карман. Потом, не оглядываясь, начал пробираться сквозь толпу вдоль моста, навстречу бесконечному потоку солдат над бесконечным водным потоком. Оставил позади оба и, оказавшись на западном берегу руки, углубился в ту часть города, что была поменьше и поровнее восточной. Чтобы скоротать время в дороге, он будет считать шаги, отделяющие его от Талина. С тех пор как распрощался со спутниками, успел сделать уже триста шестьдесят шесть…
– Мастер Балагур!
Он резко обернулся, хмурясь, готовый схватиться за рукояти ножа и тесака. Увидел человека, стоявшего, небрежно прислонясь к дверному косяку и скрестив на груди руки. Лицо его скрывала тень.
– Каков был шанс увидеть вас здесь? – Голос казался ужасно знакомым. – В шансах вы, конечно, разбираетесь получше меня, но этот – уж точно счастливый, согласитесь.
– Согласен, – сказал Балагур и улыбнулся, узнав его.
– Да у меня такое чувство, будто я выбросил две шестерки!..
Глазных дел мастер
Открылась дверь, звякнул колокольчик, Трясучка вошел в лавку. Монца шагнула следом. Внутри царил полумрак. Единственный пыльный луч света, пробивавший через окно, падал на мраморный прилавок и полки вдоль стены. Позади прилавка, под светильником, подвешенным к потолку, стояло большое кожаное кресло с подушечкой на спинке для головы. Уютное с виду, когда бы не ремни для привязывания сидящего. На столике рядом были аккуратно выложены разнообразные инструменты. Ножички, иглы, зажимы, щипцы. Орудия труда хирурга.
Возможно, раньше вид всего этого вызвал бы у него холодную дрожь, оправдывающую имя. Но не теперь. Трясучке выжгли глаз, и жил он для того, чтобы учиться. Вряд ли что-то в мире еще могло его напугать. Он даже улыбнулся, подумав о том, сколько у него прежде было страхов. Боялся всего и ничего… Но шевеление мышц потревожило рану под повязкой, отчего загорелось все лицо, и Трясучка перестал улыбаться.
Звон колокольчика вызвал хозяина. Нервно потирая руки, из боковой двери к ним вышел маленький темнокожий человечек с несчастным лицом, больше опасавшийся, похоже, что его явились грабить, чем прихода не столь уже далекой армии Орсо. В Пуранти сейчас все выглядели несчастными, все боялись потерять свое имущество. Кроме Трясучки. Ему терять особо было нечего.
– Господин, госпожа, чем могу быть полезен?
– Вы Скопал? – спросила Монца. – Глазных дел мастер?
– Я Скопал. – Он нервно поклонился. – Ученый, хирург, врач, специалист во всем, что имеет отношение к зрению.
Трясучка развязал узел на затылке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Это хорошо, – сказал и начал разматывать повязку. – Дело в том, что я потерял глаз.
Хирург мгновенно оживился.
– О, не говорите «потерял», друг мой! – И двинулся вперед, к окну. – Не говорите «потерял», пока я не увидел повреждение. Вы изумитесь, узнав, каких успехов можно добиться! Наука ежедневно скачет вперед!
– Такая прыгучая скотина?
Скопал неуверенно хихикнул.
– О… да, весьма подвижная. Мне удавалось частично возвратить зрение людям, которые считали себя ослепшими навсегда. Они называли меня волшебником, представьте! Называли… э-э-э…
Трясучка обнажил лицо, ощутил прикосновение холодного воздуха к горячей коже. Шагнул к Скопалу и повернулся левым боком.
– Ну? Что скажете? Способна наука на такой большой скачок?
Тот виновато потупился.
– Мои извинения. Но я и в области замены сделал великие открытия, не бойтесь!
Трясучка сделал еще полшага вперед, навис над ним.
– Похоже, что я боюсь?
– Нет-нет, конечно, я имел в виду… э-э-э… – Скопал бочком отошел к стенным полкам. – Мой последний метод окулярного протезирования – это…
– Чего, на хрен?
– Речь о фальшивых глазах, – сказала Монца.
– О, это гораздо, гораздо большее! – Скопал вытянул с полки деревянный поднос. В углублениях на нем покоилось шесть металлических шариков, блестевших, как серебряные. – Вот эти совершенные сферы из прекраснейшей срединноземельной стали вставляются в глазную впадину, где остаются, будем надеяться, навсегда. – Поставил на прилавок другой, круглый поднос и эффектно развернул его перед ними.
Там лежали глаза. Голубые, зеленые, карие. Цвет, как у настоящих, блеск, как у настоящих. На белке у некоторых имелись даже красноватые жилочки. И все равно на настоящие глаза они походили не больше, чем вареные яйца.
Скопал с превеликим самодовольством повел рукою над своими изделиями.
– Изогнутая эмаль тщательно расписывается в точном соответствии со вторым вашим глазом, затем вставляется между металлическим шариком и веком. Она со временем изнашивается, увы, и подлежит замене, но результаты, поверьте, вас поразят.
Фальшивые глаза таращились, не мигая, с подноса на Трясучку.
– Выглядят, как глаза мертвецов.
Последовала неловкая пауза.
– Лежа на подносе – конечно, но на живом лице…
– Думаю, это хорошо. Мертвые не врут, верно? Хватит с нас вранья. – Трясучка прошел за прилавок, сел в кресло, вытянул и скрестил ноги. – Делайте.
– Прямо сейчас?
– Почему бы и нет?
– На то, чтобы вставить шарик, уйдет час или два. На изготовление эмали потребуется недели две, самое малое… – Тут Монца со звоном высыпала на прилавок горсть серебряных монет. И Скопал покорно наклонил голову. – Сейчас и вставим… а остальное будет готово завтра вечером. – Зажег светильник, такой яркий, что Трясучка вынужден был прикрыть здоровый глаз рукой. – Придется сделать несколько рассечений.
– Чего несколько?
– Разрезов, – сказала Монца.
– Конечно, придется. Без ножичка ничего в этой жизни путного не сделаешь, верно?
Скопал порылся в инструментах, лежавших на столике рядом.
– И несколько швов, после удаления бесполезной плоти…
– Вырвать сухое дерево? Я только за. Начнем с пустого места.
– Могу я предложить трубочку?
– Черт… да, – услышал Трясучка шепот Монцы.
Сказал:
– Предложите. Что-то боль мне в последнее время надоела.
Глазных дел мастер снова наклонил голову и принялся набивать трубку.
– Вспоминаю тебя в цирюльне, – сказала Монца. – Дергался, как овца на первой стрижке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Хе. Верно.
– А сейчас так и рвешься глаз вставить.
– Один мудрый человек сказал мне как-то, что надобно быть реалистом. И когда им становишься, меняешься так быстро, что даже удивительно, правда?
Она нахмурилась.
– Не меняйся слишком сильно. Мне нужно уйти.
