Но можно предположить и иное прочтение рассказа. Некий человек на фоне резко убыстряющейся жизни и на почве несчастливой любви да плюс еще фантастического выигрыша в карты сходит с ума (так опять возникает перекличка с пушкинским Германном) и воображает, что девушка, в которую он влюблен, – сбежавший из магазина манекен. Он заманивает ее в горы и собирается столкнуть в пропасть якобы для того, чтобы ее спасти, а на самом деле потому, что безнадежно болен. Она сопротивляется, стреляет в него в целях самообороны и спешит в город за помощью, после чего его как сумасшедшего отправляют в психиатрическую лечебницу, где он под наблюдением опытного врача может беспрепятственно рассуждать о «заговоре окружности против центра».
Вот его монолог, обращенный к лечащему врачу, к которому (монологу) не знаешь, как относиться: то ли это программное заявление автора, то ли гениальный бред сумасшедшего героя: «Представьте вращение огромного диска в горизонтальной плоскости, – диска, все точки которого заполнены мыслящими, живыми существами. Чем ближе к центру, тем медленнее, в одно время со всеми другими точками, происходит вращение. Но точка окружности описывает круг с максимальной быстротой, равной неподвижности центра. Теперь сократим сравнение: Диск – это время, Движение – это жизнь и Центр – это есть истина, а мыслящие существа – люди. Чем ближе к центру, тем медленнее движение, но оно равно по времени движению точек окружности, – следовательно, оно достигает цели в более медленном темпе, не нарушая общей скорости достижения этой цели, то есть кругового возвращения к исходной точке.
По окружности же с визгом и треском, как бы обгоняя внутренние, все более близкие к центру, существования, но фатально одновременно с теми, описывает бешеные круги ложная жизнь, заражая людей меньших кругов той лихорадочной насыщенностью, которой полна сама, и нарушая их все более и более спокойный внутренний ритм громом движения, до крайности удаленного от истины. Это впечатление лихорадочного сверкания, полного как бы предела счастья, есть, по существу, страдание исступленного движения, мчащегося вокруг цели, но далеко – всегда далеко – от них.
И слабые, – подобные мне, – как бы ни близко были они к центру, вынуждены нести в себе этот внешний вихрь бессмысленных торопливостей, за гранью которых – пустота.
Меж тем одна греза не дает мне покоя. Я вижу людей неторопливых, как точки, ближайшие к центру, с мудрым и гармоническим ритмом, во всей полноте жизненных сил, владеющих собой, с улыбкой даже в страдании. Они неторопливы, потому что цель ближе от них. Они спокойны, потому что цель удовлетворяет их. И они красивы, так как знают, чего хотят. Пять сестер манят их, стоя в центре великого круга, – неподвижные, ибо они есть цель, – и равные всему движению круга, ибо есть источник движения. Их имена: Любовь, Свобода, Природа, Правда и Красота».
Так кто же он, пророк или сумасшедший? Какое прочтение имеет большее право на жизнь?
Вероятно, это тот самый случай, когда нельзя ставить вопрос «или – или». Грин вложил сюда оба смысла, он играет с читателем, запутывает его и при этом следует в рамках западной литературной традиции, правда, связанной на сей раз не с Эдгаром По, а с другим известным писателем. О соотношении этих мотивов хорошо написала автору этой книги проживающая ныне в Париже исследовательница творчества Грина Ольга Максименко.
«„Серый автомобиль“. Да, на первый взгляд, это и есть один из его самых загадочных рассказов. По крайней мере сразу встают вопросы: что было, а чего не было? Во что верить, а во что нет? Исходя из элементарной логики и здравого смысла, получается, что Сидней увидел когда-то куклу, похожую внешне на Корриду, а потом спроецировал на нее свою философию и нелюбовь ко всякого рода автоматам, машинам и вообще неживым организмам. Живая фантазия и восприимчивое воображение превратились в бред и навязчивую идею, он помешался и угодил в психушку. Серый ландо – объект случайный, совсем случайное совпадение. Герой боится машин и внутренне отождествляет это авто с машиной смерти. У него даже возникает мания преследования. Но во что веришь, то и случается. Это повсеместный девиз фантастических произведений. Но это, если отбросить всякую чертовщину и символику (хотя они и составляют философскую начинку рассказа).
Вообще безумие – это либо следствие от встречи со сверхъестественным, либо безумец сам является предвестником прихода этого сверхъестественного. В данном случае это явное следствие. Но если вы заметили, чудеса происходят лишь с теми, кто им открыт. (Например, Воланд воздействует только на тех, кто с ним связан изначально. Скептиков он умерщвляет, со святыми держится на расстоянии.)
„Серый автомобиль“ можно читать и понимать исключительно в совокупности с „Песочным человеком“ Э. Т. А. Гофмана, а никак иначе. Во-первых, в этой фантазии в стиле Калло (заметьте, что у Грина ущелье Калло) тоже говорится об оживлении восковой куклы Олимпии, также упоминается песок, Коррида действует машинально, говорит односложно и т. д. Серый автомобиль – это явный субститут Копполы-Коппелиуса (оба рассказа названы по имени объекта, внушающего страх, навязчивую идею), продавца оптики, барометров и песочного человека, который вырывал всем глаза (у Грина это фары авто, круглые, как у куклы, глаза Корриды). Заметьте, что у шофера глаз нет. Вместо них надеты черные очки. Куча деталей чисто лингвистического характера. А также сумасшествие и падение обоих героев. Натаниэль, правда, обезумев, срывается с башни, потому что видит Копполу и стремится к нему и погибает. Сидней также бросается под авто. Коррида – это, наверное, слитые воедино обе героини Гофмана (Клара и Олимпия), нечто среднее между живым и неживым существом. Натаниэль тоже пытается броситься вниз с Кларой, та остается в живых, спасенная братом (брат есть и у Корриды). Но Натаниэль не в себе, Кларе не удается его спасти. Сидней и Натаниэль пытаются тем самым избавиться от своего безумия, обрести покой, наконец, возродиться для новой жизни. Грин, как и Гофман, оставляет конец рассказа туманным, пытаясь доказать читателю, что это не бред. Этим, скорее всего, он хочет, чтобы люди обратили внимание на опасность омеханизирования жизни и поняли, что есть мир истинный, живой. По моему мнению, Грин решил сымпромизировать на тему Гофмана. Возможно, настоящие гриноведы скажут иное».
А гриноведы говорят вот что: «В жанре „загадочных историй“ описано у Грина множество явлений, которые проходят сегодня по ведомству неизвестного тогда понятия парапсихологии: внушение и чтение мысли на расстоянии („Преступление Отпавшего Листа“); творческая реализация личности под гипнозом („Сила непостижимого“); чудеса самовнушения („Загадка предвиденной смерти“) и т. п. Нередко сюжеты „историй“ опираются на медицинский диагноз, который любой психиатр без труда установил бы по поведению персонажей: амнезия („Возвращенный ад“); почти клинический случай депрессии (главка „Вечер“ в „Наследстве Мак-Пика“); „двойная ориентировка“ („Рассказ Бирка“); делирий со зрительными галлюцинациями и бредом преследования („Серый автомобиль“); онейроидное расстройство сознания („Путь“); бред величия („Канат“); „сумеречное состояние“ с агрессивным поведением и амнезией („Ночью и днем“)…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
