Она спит спокойно, без храпа и посвистываний, как, наверное, спят только бесплотные ангелы и дети. Но если ангелы невесомы, то баба Зина имеет плотную и солидную плоть крепкой украинской крестьянки. А потому тело ее не безвольно распластывается на упругой поверхности тахты, а властно продавливает ее. Кроме хозяйки, в номере, много разных мелких предметов. Они лежат тут и там, это и какие-то непонятные талисманы из кожи камня, металла и костей, источающих из себя запах сапожной мастерской. На полу, под столом справа от него, стоят бутыли разного размера, формы и цвета, закрытые пробками от болгарских и итальянских вин. В них покоится слегка опалесцирующая жидкость, но называется она каждый раз почему-то по-разному. Например, большая — пузатая бутыль с тонким горлышком, такие в старых фильмах, любили наполнять мутными самогоном и кислушкой. На ее этикетке из куска школьной тетради было написано крупным, уверенным почерком "ОТ ПОРЧИ". Рядом на маленькой трехгранной бутылочке из-под уксуса, я с трудом разобрал незнакомое мне слово — «ОТБЛЯТЬСТВА», тут же в длинной и изящной бутылке от породистого вина, с солнечных гор Италии, и с тем же невзрачного вида нектаром, но спасающего уже "ОТ ПОЛОВОЙ НЕМОЧИ", и это далеко не весь арсенал! Глядя на этот музей, обвинения человеческому несовершенству, невольно начинаешь понимать, что человек — это несчастное существо рождающееся только для того, чтобы преодолеть свою долю препятствий на ипподроме жизни, испить чашу горьких страданий, вдохнуть дух эфемерных удовольствий, так ничего не поняв, обретающий настоящий покой лишь на кладбище.
На столе, заботливо завернутая в хрустящий целлофан и перевязанная розовой лентой, лежит неизвестно как давно написанная Гомером Илиада. Рядом с так и не поставленными в вазу розами. И тут же, под столом, в пузырьке из-под детского питания жидкость, спасающая от лобковых вшей. Что тогда после этого полеты в космос, и конкурс имени П.И.Чайковского? Как тут не поверить бабе Зине, когда она толкует о существовании параллельных миров, которые якобы иногда хитрым образом пересекаются, и тогда мы видим, Ги Де Мопассана, страдающего сифилисом, или сумасошедший гения Ницше. Но как бы это ни шокировало нас, в этом есть некое единство и гармония, где болезнь порождает нечеловеческую чувствительность. Но, странное дело, в номере 69 меня ничто не шокирует ни амулеты с бутылками и пакетами конского волоса и травы. И, наконец, сама баба Зина и вдруг Гомер, разве это не пересечение двух чуждых друг другу миров, плутавших и случайно столкнувшихся в непроглядной ночи вечности, зовущейся бытием, в этом странном номере, где играют с лептонными полями и колдовством. Ну вот, сколько раз я сам себе говорил, что нужно жить проще, не усложняя ее подобными ассоциациями и умствованиями, а то чем черт не шутит и до гордыни шаг подать. Да конечно нужно жить проще!
Между тем Баба Зина, внимая тайному языку своих пророческих снов, и не думает пробуждаться, а раз так, то я, пожалуй, присяду в мягкое сиреневое кресло с прожженной сигаретой обивкой и расслаблюсь…
Ох, резкая боль возвращает меня в мир реальность, тошнотворная боль пронизывает меня, словно бы меня ударили в живот. И, действительно, там, где располагается мой лептонный живот, лежит тот самый завернутый в целлофан Гомер, а передо мною, не видя мою лептонную суть, сидит слегка ссутулясь, Баба Зина. Ее лицо, искаженное муками похмелья, не излучает ничего хорошего. Напротив — все десятки мегатонн ее, неиспорченного культурой, природного темперамента, готовы были разнести в любой момент в пух и прах этот не радующий ее мир, вместе с назойливой мухой, что только что вырвала ее из спасительного забытья грез.
Пока я дремал, Баба Зина пыталась покончить с мухой, метнув в нее, несчастного как, впрочем, все поэты Гомера, но промахнулась, попав мне прямо в живот. Еще несколько минут она выискивала своими до бледности жестокими глазами и лицом, выражающим только с трудом сдерживаемую нечеловеческую ненависть и злость, неосторожное насекомое. Потом, тяжело поднявшись, шаркая одним тапком, она направилась в коридор. По дороге, прихватив со стола другой, пошлепала в ванную комнату. На том же месте, где до этого лежал тапок, поблескивало мокрое пятно с остатками от другого «Бедуина» среди так им и не скошенной жатвы хлебных крошек.
Утро оказалось не самым лучшим в жизни волшебницы. Вдобавок ко всему в кране не оказалось горячей воды, о чем я тут же узнал по гневу бабы Зины, взорвавшимся отборным матом. Тут я, но в уже холодном поту вскочил и оказался в своей квартире и в своем любимом сером кресле с газетой на лице. С газетной бумаги на меня смотрела баба Зина, как с того самого плаката, что только что я увидел, возле гостиницы в городе Х..е., Внизу красовалось ее лаконичное послание такого содержания: "Дорогие мои, бедолажные, как вы там без меня — замоталась я и не могу пока к вам приехать, в то время как злые люди сыпют в ваши постели землю могильную и толкают в подушки путы мертвецкие, оговаривают и портят вас, не давая житья. Я помню о вас и мысленно с вами, скоро приеду, ждите!". Тут я не выдержал и со лба моего холодными ручьями покатился пот. Я сидел в своем кресле, глядя перед собою, и не знал, радоваться мне всему этому или печалиться.
Ольга Казанцева
Про Лариску
Вы думаете, легко быть независимой, когда росту в тебе метр пятьдесят и сколько не задирай нос, все одно — выше большинства современных дамских подмышек он не окажется? Что делать, если у тебя из под мини-юбки вместо длиннющих худющих конечностей выглядывают довольно рельефные мягкие ножки? Что, если взгляды мужчин, безразлично скользят по твоей макушке, заинтересованно останавливаясь на лицах этих, двухметровых? Что в таких случаях нам горе-маломерочкам делать?
Лариска знает, — что. Во-первых, ровное дыхание, чуть прищуренные глаза, плавные движения изящных пальчиков: раа-аз, два-а-а, ра-а-аз, два-а-а…Ярко-красная помада мягкими мазками покрывает губы. Меж губ просовывается остренький язычок, круговыми движениями инспектирует макияж. Все хорошо. Лариска встает с низенькой табуретки, смотрится в зеркало: ладони оглаживают бедра, попочка чуть виляет (как жаль, что люди не носят хвостов!), трусики чуть шуршат. Черное белье и красная помада — с сегодняшнего дня только так!
Раздавшийся всхрап заставляет Лариску вздрогнуть и перевести взгляд с собственного отражения на нечто менее привлекательное — спящего мужчину, по-хозяйски раскинувшегося в кровати. Недовольная гримаса кривит ее мордашку: "Постоянно засыпает. Постоянно!.. И храпит… Как жена его только терпит? Или храп ей нравится?…" — Лариска садится на кровать, внимательно рассматривая мужчину, при этом уголки ее губ печально опускаются. Она судорожно и глубоко вздыхает. Собираясь с силами, проливает тоненькое и нежное: "Любимый, пора просыпаться…"
"Любимый" едва слышно бормочет, недовольно ворочается.
Прощаются они делово и скоро. В лифте. Мужчина по пингвиньи перетаптывается, по щенячьи смотрит в пол. Треплет Лариску за локоть: "Ну, это… Пока, что ли?.."
Из подъезда выходят порознь. Как шпионы.
Мужчина удаляется. Независимый, энергичный, облегченный. Отчего-то чуть-чуть вороватый. Лариска смотрит ему вслед, и фривольный ее язычок, по обыкновению протолкнувшись сквозь утратившие бдительность губы, исполняет замысловатые пируэты. Пора двигаться и ей.
..Рабочий день начинается неудачно. Одна из подруг не вышла на работу, Лариску переводят этажом ниже, а скучнее отдела мужских брюк вряд ли что можно придумать. "Угораздило же Катьку заболеть!" — горюет про себя Лариска. Изящный каблучок нервно постукивает о цементную серость магазинного пола, однако нос по-прежнему смотрит вверх, настроение у нее боевое. Свет электрических ламп усиливает сияние Ларискиных глаз, форменный халатик сидит на ней более чем загадочно — еще бы, ведь он скрывает… Впрочем, об этом не вслух. Во всяком случае Ларискины глаза похожи на транспаранты с надписями: "Не вашего ума дело!..". Время раздвигается бесконечной лесенкой. Вереница товаров в обмен на квадратики чеков.
Он, (а Он — Военный в отставке), входит в магазин. Он желает выбрать себе штатские брюки. Крейсерской башней голова его совершает полуоборот. Он видит серые прилавки, болотного цвета продукцию, но — стоп… Что это?.. Красная помада, хулиган-язычок, глазки к потолку, хлопанье длиннющих ресниц, электрические разряды. Улыбка раздвигает его глиняные неподатливые губы: отчего хочется выкрикнуть: "Спасибо нашей любимой, за наше счастливое…!"
Печатный шаг сродни печатному прянику, — по крайней мере, для Лариски. "Мамзель! То есть, прошу прощения, леди… Мне бы штаники. Так сказать, подобрать…" — смущенный кашель в кулак.
Лариска перестает хлопать ресницы: мило улыбается в ответ. Штаники-штанишки, мальчишки-шалунишки. И возраст здесь ни при чем…
