была быть наделена приданым и приговорена на вечное одиночество.
Выздоровевший Талвощ, который долго ходил как заблудившийся, прислушиваясь к тому, что говорили, бунтуя против французов, подхваченный каким-то беспокойством, после отъезда короля начал также куда-то собираться.
Он никому не доверял, путешествие то решал, то откладывал, неуверенный, что предпримет.
Однажды, наконец, искали его у Гроцика, где часто бывал, прислушиваясь к разговорам и слухам, а на вопрос о нём кто-то ответил, что его с утра видели едущим за город.
Талвощ действительно двинулся в Неполомицы. Никому он ни в чём не признался, казалось, однако, что история Заглобы и выезд с ним Дороты были ему подозрительны.
Подозревал красивую Досю, что где-то для кого-то, должно быть, скрывается.
Как напал на мысль, что она могла быть в Неполомицах? Кто же это отгадает?
Городок он застал таким полным, что поставить коня и обеспечить ночлег себе было трудно. Съезд был великий. При короле находились некоторые сенаторы, незаметные урядники, все любимые французы и много примыкалось просящих, которые рассчитывали на щедрость Генриха.
Литвин нашёл себе неприглядную усадебку мещанина, в которой его приняли. Поставив коня, на следующий день, одетый так, чтобы не обращать на себя внимания, пошёл с иными кружить около замка и смотреть на то, что там делалось.
Жизнь была очень шумная. Тут же около замка отведённая площадь служила местом рисования бегающих за кольцом, которым и король иногда забавлялся, или для турнира, хотя они горько ещё несчастную историю Ваповского припоминали.
За гостями тянулось в Неполомицы множество торговцев, надеющихся на них выгодать.
Поэтому безопасно в этой разнородной толпе мог обращаться Талвощ, не будучи выслеженным и узнанным. Он обращал бдительный взгляд на всех входящих и выходящих, на службу, на тех, что занимал замок. Имел даже удовольствие в этот день видеть славную Нанету, которую ему так хорошо описали, что узнал её сразу.
У Талвоща от той мысли, что в подобном товариществе был вынужден искать свою Заглобянку, сердце разрывалось, кровь заливала лицо.
– А! Нет, – говорил он сам себе, – это бред, этого быть не может.
Какое-то смешное, болезненное любопытство продержало его тут аж до позднего вечера, когда все окна загорелись светом и король по возвращении с охоты собирался садиться за стол. В сумраке весь его двор начал двигаться свободнее.
Талвощ уже хотел покинуть замок, когда фигура какого-то молодого мужчины несмелыми движениями обратила его взгляд. Сам не знал почему, при виде её его сердце начало биться. Он стоял так, что идущий должен был пройти тут же.
Чем ближе приближался, тем большая бледность покрывала грустное и изнурённое лицо несчастного Талвоща.
В этом ловком, но боязливо идущем парне он узнал Досю Заглобянку. В первые минуты такая боль его проняла, таким почувствовал себя несчастным, что, онемевший, остался на месте. Она миновала его, идя к воротам. Но в тот же момент литвин, придя в себя, бежал уже за ней и смело в тёмных воротах схватил за руку.
Не в состоянии разглядеть его лица, Заглобянка сильно отпихнула смелого нападающего, который воскликнул:
– Панна Дорота! Это я! Бог мой! Могу ли я верить своим глазам! Вы! В этой одежде! В этом месте! А! Да…
Заглобянка стояла немая, не пыталась даже убежать.
– Да, – отозвалась она дерзко, – это я; чего хочешь от меня? Какое имеешь право?
Её голос замер на устах.
– Право! – крикнул Талвощ, идя за ней, потому что она начала отходить от ворот, словно хотела выйти на внешний двор. – Я имею такое право, как человек, который спасает тонущего.
Дорота, выйдя на двор, остановилась, сложила гордо руки на груди.
– Согласно вам, я уже труп, – сказала она насмешливо, – стало быть, не имеете уже обязанности меня вытягивать.
– Вы! Вы! Вы могли пасть так ужасно, так низко? – начал Талвощ порывисто.
– Видишь, – отозвалась девушка холодно. – Ты пришёл слишком поздно.
Она невесело рассмеялась. Талвощ, несмотря на возмущение, хотел плакать.
– И это, – воскликнул он, – конец всех ваших наук, плод книжек и чтения, мудрости, до которой вы были так жадны!
Заглобянка, ничего не отвечая, пожала плечами.
– Нет, это не конец, – ответила она после паузы, – а каким он будет, я не знаю. Верно то, что не вернусь туда, откуда пришла, но пойду дальше.
– На погибель! – воскликнул Талвощ.
– Может, – холодно снова шепнула Дорота, – но для чего это всё сдалось, что гоняешься за мной, шпионишь и навязываешь мне свою науку и опеку. Видишь, я сделала, что хотела. Развернуться не могу, не думаю. Хочешь отомстить и преследовать меня за это?
Талвощ возмутился.
– Панна Дорота, – воскликнул он, – ты так меня знаешь, что можешь в мести и преследовании подозревать? Вижу тебя погибающей, плакать мне хочется. Ты ошибаешься, думая, что нельзя свернуть. Никогда не поздно.
– Нет, – отпарировала Дорота, которая казалась значительно остывшей, – нет, слишком поздно уже.
Поскольку около ворот крутилось много людей, которые могли подслушивать, Заглобянка медленно пошла дальше, ведя за собой Талвоща.
Остановились среди площади, отделяющей от городка. Заглобянка задержалась. Шла до сих пор с опущенной головой, задумчивая, подняла её, поглядывая на литвина, который тащился за ней, весь проникнутый и дрожащий.
– Талвощ, – сказала она, немного приблизившись к нему, – у меня к тебе просьба.
Не было ответа, погружённый в мысли, подавленный, литвин молчал.
– Утверждай обо мне что хочешь, – сказала она, – но не выдавай перед принцессой и теми, которые раньше меня знали.
– Стыдишься, значит, сама? – прервал Талвощ.
– Стыжусь, грызу себя, я несчастна, – сказала Дося. – Не знаю, как дошло до того, что стало со мной. Я виновата, я виновна в свой судьбе, предназначение… но что стало, повторяю, вернуться к прежнему не может. Сжалься, ругай, но не черни меня перед людьми. Ты когда-нибудь, может, простишь или проклянёшь меня…
Не могла докончить. Талвощ слушал с состраданием.
– Я не должен никому ничего, – ответил он, – к чему бы это пригодилось. Французов итак все ненавидят, но как же ты, ты с вашим разумом могла дать увести себя так подло, так пасть?
– Человек не всегда разум имеет, – сказала она через минуту. – Не спрашивай.
– Какое же будущее? – спросил литвин.
Дося пожала плечами.
– Никакого, я не думаю уже о нём.
Замолчали; литвин ни бросить её не мог, ни так кончить разговор.
– Всё это для меня загадка и тайна, – добавил он потихоньку. – Пусть я хоть узнаю, для кого ты всё так пожертвовала.
Дося подняла глаза и долго на него смотрела.
– На что тебе это сдалось знать, – ответила она. – Стоит или не стоит, было время, что считала его достойным этого. Может, сегодня думаю
