— Видишь, и от меня есть какая-то польза. Значит люди, несмотря ни на что, не такие уж чудовища.
— Сознательно — нет. Мерзка лишь та гниль, что в глубине их естества. Ну, напомню тебе, — Мюллер подошел к клетке и ухватился руками за гладкие прутья, белые как кость, — то, что под черепной коробкой. Сам я, разумеется, никогда не смогу ощутить этого. Разве что выведу путем экстраполяции по реакции окружающих. Это должно вызывать отвращение.
— Я бы смог к этому привыкнуть, — сказал Раулинс. Он уселся на полу клетки по-турецки. — После возвращения на Землю с Беты Гидры IV ты никак не пытался избавиться от этого?
— Я беседовал со специалистами по перевоплощениям. Но они не смогли разобраться, какие перемены произошли в моих нервных связях, и поэтому не знали, что делать. Мило, правда?
— Ты еще долго оставался на Земле?
— Несколько месяцев. Достаточно долго, чтобы обнаружить, что все мои знакомые зеленеют, стоит им ко мне приблизиться. Я принялся оплакивать себя и себя же ненавидеть, не знаю, что хуже. Знаешь, я даже хотел покончить с собой, дабы избавить мир от этой напасти.
Раулинс сказал:
— Я не верю. Некоторые люди попросту не способны на самоубийство. И ты один из них.
— Благодарю, но я сам знаю об этом. Будь добр заметить, я жив еще до сих пор. Сперва я ударился в лучшие из наркотиков, потом начал пить, затем принялся отыскивать разнообразнейшие опасности. И вот жив еще. За один месяц меня по очереди лечили в четырех нейропсихиатрических клиниках. Я пытался носить свинцовый шлем с мягкой прокладкой, чтобы задерживать излучение мысли. Но это было то же самое, что пытаться ловить ведром нейтроны. Я даже умудрился вызвать панику в одном из публичных домов на Венере. Все девицы выскочили в чем мать родила, едва почувствовав этот запашок. — Мюллер сплюнул. — Знаешь, я всегда мог находиться или не находиться в компании. Находясь среди людей, я был добродушным, сердечным, проявлял дружеские чувства. Не такой сердечный паинька, как ты, чрезмерно тактичный и вежливый… и все же я мог находить общий язык с людьми, болтать с ними, развлекаться. А потом отправлялся в путешествие года на полтора, никого не видя, ни с кем не разговаривая, но мне тоже было хорошо. Лишь в ту минуту, когда я навсегда отрезал себя от человечества, я обнаружил, что на самом-то деле люди мне необходимы. Но теперь с этим покончено. Я подавил в себе эту тягу, сынок. Я могу провести в одиночестве и сто лет, не тоскуя по живой душе. Я перестроил себя, чтобы видеть человечество так же, как оно видит меня… и теперь оно для меня — нечто угнетающее, вызывающее неприязнь, словно изувеченное создание, которое лучше обойти стороной.
Чтобы вам всем гореть в аду! Я никому из вас не должен, никого не люблю. У меня нет никаких обязанностей перед вами. Я мог бы оставить тебя здесь, чтобы ты сгнил в этой клерке, Нед, и ни разу бы не испытал укоров совести по этому поводу. Я мог бы приходить сюда дважды в день и улыбаться твоему черепу. И не потому, что я ненавижу тебя лично или же всю Галактику, полную тебе подобных. Просто-напросто потому, что не воспринимаю тебя. Ты для меня — ничто. Ты меньше, чем ничто. Горстка праха. Я уже знаю тебя, ты знаешь меня.
— Ты говоришь так, словно принадлежишь к другой расе, — задумчиво сказал Раулинс.
— Нет, я принадлежу к расе людей. Я наиболее человек изо всех вас, потому что я единственный, кто не может скрыть своей принадлежности к людям. Ты чувствуешь это? Ощущаешь эту вонь?
То, что живет во мне, есть и в тебе. Слетай к гидрянам, они помогут тебе вызволить это из себя. А потом от тебя также начнут разбегаться люди, как это было со мной. Поскольку я свидетельствую от имени человечества, говорю правду. Я тот мозг, что случайно оказался не скрыт под мышцами и кожей. Те внутренности, отходы, существование которых мы предпочитаем не признавать. Я — это всевозможная ложь, жадность, вспышки ненависти, болезни, зависть. Я тот, кто ощущал себя богом. Мае дали понять, что я на самом деле.
— Почему, — спокойно спросил Раулинс, — ты решил прилететь на Лемнос?
— Мне подсказал эту мыслишку некто Чарльз Бордман.
Раулинс вздрогнул от неожиданности, когда прозвучало это имя.
— Знаешь его? — спросил Мюллер.
— Ну да, знаю, разумеется. Он… он., крупная фигура в нашем правительстве.
— Что же, про него можно сказать и так. Так вот, этот самый Бордман отправил меня на Бету Гидры IV. Да-а, он не завлекал меня обманом, ему не пришлось прибегать ни к одному из своих не особо чистых способов. Он слишком хорошо знал, что я из себя представляю. Он просто-напросто сыграл на моем честолюбии. Он напомнил мне, что есть планета, населенная чужаками, чужими разумными существами, и надо, чтобы там появился человек. Скорее всего, это работа для самоубийцы, но одновременно — первый контакт человечества с иной расой существ, наделенных разумом, так что не хотел ли бы я взяться за это?
Разумеется, я захотел. Он предвидел, что я не смогу противостоять такому предложению. Потом, когда я вернулся в этом своем состоянии, он какое-то время старался избегать меня… может быть из-за того, что не мог вынести этой эманации, может быть из-за чувства вины.
Но в конце концов я подловил его и сказал: «Посмотри на меня, Чарльз, вот каким я стал. Посоветуй, куда мне отправиться и чем заняться». Я близко подошел к нему. Почти вплотную. И лицо его покрылось потом. Ему пришлось принять таблетки. Я видел отвращение в его глазах. И тогда он напомнил мне об этом лабиринте на Лемносе.
— Почему?
— Он решил, что самое подходящее для меня убежище — это здесь. Не знаю, от чистого ли сердца или не без задних мыслей был этот совет. Может быть, он надеялся, что лабиринт убьет меня. Достойная смерть для таких, как я. В любом случае, лучшая, чем сделать глоток какого-нибудь растворителя и стечь в канализацию. Но я, разумеется, сказал ему, что мне даже и не снилось лететь на Лемнос. Я захотел замести следы за собой. Я разыграл гнев, накричал, что это последнее дело, которое я бы сделал. Потом провел месяц, болтаясь по подземельям Нового Орлеана, а когда вновь вынырнул на поверхность, то нанял корабль и прилетел сюда. Я петлял, как только мог, чтобы уже никто наверняка не сообразил, куда я направляюсь. Бордман оказался прав. Это в самом деле наиболее подходящее место для меня.
— Но каким образом, — спросил Раулинс, — ты смог добраться до центра лабиринта?
— Мне просто не повезло.
— Не повезло?
— Я мечтал погибнуть в лучах славы, — сказал Мюллер. — Мне было все равно, уцелею ли я, проходя через лабиринт, или нет. Я просто шел, куда глаза глядят, и волей-неволей оказался в центре.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
