– О Мошка, ради Бога… – Марк был в полном замешательстве. Он утратил дар речи и растерялся так, словно это он сам, а не она ребенком наблюдала запретное.
У Гарриет снова потекло из носа, хотя она перестала плакать. Было похоже, что слезы просто сбились с пути.
– Я понимаю. Это ужасно, правда? Я хранила эту сцену в памяти всю свою жизнь, как кошмар, от которого никак невозможно отделаться.
Какое-то время они молчали, но молчание было напряженным, не располагающим к общению. Потом он вдруг спросил:
– А что случилось с дочкой Полы?
– Ее удочерили… в Англии, так сказала сестра Мария-Тереза. Салли увезла ее и отдала в какую-то семью, Я не знаю, что с ней сталось, но сейчас ей, должно быть года двадцать три.
Она взглянула на Марка. Он сидел, не двигаясь, остолбенев от потрясения.
– Марк! – окликнула его она.
На его лице отразилась целая гамма чувств. Каждую самую мимолетную мысль Марка можно было там прочитать, но Гарриет не могла их разгадать.
– Марк, что происходит? – закричала она в испуге – Что я такого сказала?
Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом и снова отвел глаза. Потом, обхватив голову руками, выдохнул, словно рыдание.
– Тереза.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Прошлое
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Как только Тереза достаточно подросла, чтобы понимать его, родители сказали ей, что она их приемная дочь. Возможно, они говорили об этом и раньше, потому что сказанное не было для нее потрясением.
– Ты особый ребенок, Тереза, – говорила ей мать, крепко прижимая ее к себе вместе с огромным лохматым мишкой. – Большинству мам и пап приходится соглашаться на тех детей, которые у них появляются. У нас же все было по-другому. Мы тебя сами выбрали. Вот почему ты особый ребенок.
Тереза улыбалась, засунув в рот большой палец. Выбранная, особая – да, она чувствовала себя особой. Особой для папы, который называл ее «крошкой» и каждый вечер перед сном играл с ней. Она была особой для мамы, которая часто целовала и обнимала ее, позволяла ложкой подчищать остатки крема из мисочки, когда готовила торт, и не сердилась, если она пряталась в корзине с бельем, приготовленным для стирки. Особой была и ее комната, на потолке которой были звезды, начинавшие мерцать, как только задергивали шторы и светился только маленький розовый ночник, потому что она немного боялась темноты. Оба много читали ей, и было нечто особое в том, как она сидела, уютно пристроившись на коленях одного из родителей, рассматривала яркие картинки и прислушивалась к знакомому и любимому голосу. У нее не было ни братьев, ни сестер, но она не горевала об этом. Это позволяло ей чувствовать себя и вправду исключительной.
Взрослея, Тереза иногда задумывалась над тем, кто она такая на самом деле. Может быть, ее настоящая мама была принцессой или какой-нибудь поп-звездой… Или, может быть, она вообще была не обыкновенным человеком, а инопланетянкой. Эта мысль будоражила воображение, и было приятно помечтать. Но никогда, даже на мгновение, Терезе не приходило в голову променять на кого-нибудь свою мамочку, которая всегда была рядом: помогала ей подняться и утирала слезы, когда ей случалось упасть; сидя у ее постели кормила, с ложечки мороженым, когда она поправлялась после удаления гланд. Эта мамочка была настоящей. А другая… она была всего лишь каким-то персонажем из волшебной сказки.
Когда Терезе исполнилось четырнадцать, она задала родителям несколько вопросов, и они рассказали ей все, что знали, – а знали они не так уж много. В восемнадцать лет она обратилась в Сомерсет-Хаус, чтобы получить полное свидетельство о рождении. Она сделала это отчасти из любопытства, но скорее потому, что ей казалось правильным получить настоящий документ, а не его укороченную форму, где ее биография начиналась с даты удочерения. Но она не думала как-то воспользоваться содержащейся там информацией. Ее отношение к этому вопросу не изменилось с детских лет: Лес и Дорин Арнолд были реальностью, а женщина, имя которой указано в свидетельстве, всего лишь тенью. У Терезы не возникало желания увидеть ее. Она была уверена, что ее ждало бы разочарование. К тому же это могло бы обидеть Леса и Дорин. Тереза очень любила их и боялась причинить им боль.
Она прочла сведения, записанные в свидетельстве о рождении, поразмышляла немного над ними и над прочерком в одной графе – и положила его в ящик комода вместе со страховым полисом, облигациями выигрышного займа и фотографией Сэди, ее любимого терьера. Прошло очень много времени, прежде чем она снова взглянула на свидетельство о своем рождении.
* * *
С раннего детства Тереза интересовалась модой. Она любила наряжаться, разгуливала по дому в маминых туфлях и старых платьях, которые Дорин специально откладывала для ее игр, ее любимой куклой была Синди, обладательница очень богатого гардероба. Тереза никогда не любила играть в дочки-матери со своими куклами, и они валялись, преданные забвению, но обожала одевать и раздевать Синди, экономила свои карманные деньги на покупку новых нарядов для куклы в местном магазине игрушек.
Помимо интереса к одежде, у Терезы были способности к рисованию, да и шить она научилась без особых усилий. К 12 годам она управлялась с маминой швейной машинкой лучше самой Дорин, у которой обычно то шпулька застревала, то иголка рвала нить.
– Дай, я сделаю, мама, – говорила Тереза, видя, как мать с грехом пополам пришивает пуговицу или подшивает подол. – Боже мой… делай вот так… смотри, как это просто!
– Тебе, может быть, и просто, – отвечала Дорин, с благодарностью следуя указаниям дочери и размышляя о том, что у приемного ребенка есть свои преимущества – нельзя заранее знать, в чем проявятся его таланты, – ведь ты и понятия не имеешь, на кого он будет похож.
Однако несмотря на явные способности Терезы, ее намерение стать модельером было воспринято как нелепая причуда. В местном понимании такому занятию, как правило, не посвящали себя обыкновенные девочки из обычных семей.
– Почему бы тебе не подумать о том, чтобы приобрести настоящую профессию? – уговаривала ее Дорин. – Ты всегда сможешь заниматься шитьем ради собственного удовольствия, но деньги этим занятием не заработаешь. Времени на это уходит много, а платят мало.
– Я не собираюсь шить сама, – терпеливо объясняла Тереза. – Это будут делать другие, а я хочу создавать модели одежды.
Дорин снисходительно качала головой. «Придет время, и Тереза сама спустится с небес на землю», – думала она. Но время шло, а Тереза не отказывалась от своего намерения, и, к удивлению Дорин, учителя Терезы и не думали отговаривать ее от этого. В 16 лет она окончила колледж с отличием по классам шитья и рисунка, и еще до объявления результатов была безоговорочно принята на подготовительный курс расположенного неподалеку от дома художественного училища.
– Не води компанию с кем попало, – наставляла ее Дорин, твердо уверенная, что от студентов училища можно ждать чего угодно, а в училище, как пить дать, полным-полно наркотиков.
Тереза только смеялась.
– Мне придется вкалывать до седьмого пота, так что на разные глупости и времени не будет, – говорила она, успокаивая мать, и некоторое время спустя Дорин перестала тревожиться. Тереза действительно работала не покладая рук. «Все, кому кажется, что стать художником легко и просто, сильно ошибаются», – думала Дорин, отправляясь поздним вечером спать, когда Тереза все еще трудилась над каким-нибудь эскизом или рисунком.
Этот год можно было бы назвать удачным для Терезы, если бы его не омрачила скоропостижная смерть Леса. То, что он считал обычными приступами несварения желудка, оказалось на самом деле симптомом тяжелого заболевания сердца. Однажды вечером накануне Рождества, когда Дорин уехала в Лондон за покупками, Тереза, возвратившись домой из училища, нашла отца лежащим без сознания на полу в кухне. Она на всю жизнь запомнила охвативший ее ужас, когда, войдя в дом, нагруженная, как всегда, портфелем и папкой с рисунками для сборника детских стихов – ее очередного задания, – она крикнула «Привет, кто дома?» и, заглянув в дверь теплой, но странно притихшей кухни, вдруг увидела вытянутые ноги отца, выглядывавшие из-под большого кресла с подголовником.
– О Господи, папа! – в панике закричала она, опускаясь на колени возле неподвижного тела. Сначала она попробовала сделать ему искусственное дыхание – в школе она получила элементарные навыки оказания первой помощи, – затем, набрав 999, вызвала по телефону «скорую помощь», потом снова попыталась помочь отцу восстановить дыхание. Проделывая все это, она так дрожала, что ей едва удавалось сосчитать секунды между вдохами, и она уже понимала, что все бесполезно. Когда спустя несколько минут, показавшихся ей часами, прибыла бригада медиков на «скорой», она по их лицам поняла, что отцу уже ничем нельзя помочь. Позднее Тереза узнала, что он умер по меньшей мере за час до ее прихода, и хотя это было облегчением для нее, потому что ни один самый опытный врач не смог бы спасти его к тому времени, как она вернулась домой, она все-таки чувствовала себя виноватой. Не задержись она в училище, успей на предыдущий автобус, останься в тот день дома, вместо того чтобы пойти в училище и участвовать в предрождественской суете, она была бы дома, когда отец потерял сознание и, возможно, удалось бы спасти его.
