Сопоставляя буддийский канон с ведийским, мы убеждаемся, что каждый из них обладает особой, только ему присущей спецификой. Мифологические представления, которые, хотя и на разных уровнях интерпретации, определили общий характер содержания и образности ведийской литературы, в книгах «Типитаки» отошли на второй план, лишь иногда выступая в качестве декоративного фона. По-разному расставлены стилистические акценты: ведийские тексты возвещают истину, буддийские — убеждают в ней; величественному, безусловному тону проповеди вед противостоит более интимный, доверительный топ «Типитаки», ее стиль диалогичен не просто по форме, но и по внутренней сути. Человеческий опыт и мироощущение представлены в ведах в отвлеченных категориях и символах, буддийские памятники стремились найти для них конкретное и осязаемое воплощение. Эти и другие подобного рода отличия обусловлены особенностями ведийской и буддийской религии, обусловлены разрывом во времени между ведийским» и буддийскими памятниками. И тем не менее между ними есть много общего, что позволяет отнести их (а вместе с ними джайнские и эпические тексты) к одному, а именно к первому периоду древнеиндийской литературы. Прежде всего, история других литератур древности показывает, что становление этих литератур обычно начинается с появления памятников двух типов: религиозных сводов и эпоса. Первыми произведениями китайской литературы считаются «Шуцзин», «Шицзин» и «Ицзин», вошедшие в конфуцианское «Шестикнижие», история иранской литературы открывается «Авестой», еврейской — Библией, греческой — «Илиадой» и «Одиссеей». Среди древнейших памятников месопотамской, угаритской, хеттской и египетской литератур преобладают фрагменты мифологического эпоса и ритуальных текстов. Таким образом, со сравнительной точки зрения создание четырех литературных комплексов, о которых шла речь (ведийского, буддийского, джайнского и эпического), знаменует собой начало развития индийской литературы.
Далее, и веды, и «Типитака», и эпос сложились как целое в течение многих веков, причем складывались в русле устной, а не письменной традиции. Мы знаем, что письмо было уже известно населению долины Инда в III–II тыс. до н. э., затем его навыки оказались утраченными, и возродилась письменность в Индии лишь приблизительна в середине I тыс. до н. э. Однако первоначально ею пользовались, по-видимому, в сугубо утилитарных, экономических и административных целях. Поэтому, хотя «Ригведа» существовала уже к 1000 г. до н. э., ведийская литература в целом к 500 г. до н. э., а ранние версии эпоса и первые буддийские и джайнские тексты к 400–200 гг. до н. э., записаны они были не сразу, а где-то на рубеже или в первых веках нашей эры и долгое время функционировали как памятники устные. Это привело к нескольким важным для всей индийской литературы периода древности последствиям. Поскольку произведения ее не были фиксированы, а существовали в текучей и динамической устной традиции, мы часто имеем дело не с одним, а с несколькими текстами (рецензиями) какого-либо памятника; и в таком случае бессмысленно отыскивать его оригинал или архетип, но приходится считаться с тем, что различные рецензии отражают регулярно менявшиеся от исполнения к исполнению его состав и облик. Устным бытованием объясняются и такие особенности стиля вед, эпоса, «Типитаки», как обилие в них устойчивых фразеологических оборотов (так называемых «формул»), повторов, рефренов и т. п. В формулах и повторах часто видят наследие присущих, например, гимнам вед магических функций, однако прежде всего они были необходимым условием создания любого рода текста в устной форме и последующего его воспроизведения «по памяти» новыми исполнителями. Устным происхождением определены, наконец, основные способы построения древних индийских памятников (в виде проповеди, диалога, призыва, обращения и т. п.), а также некоторые дошедшие к нам по традиции их названия (шрути, упанишады и др.).
Уже сам по себе устный характер творчества говорит об известной условности применения термина «литература» (от слова «литера» — письменный знак) к рассмотренным нами памятникам. Условность использования этого термина возрастает и оттого, что в рамках периода древности еще не произошла автономизация литературы среди иных видов духовной деятельности. Было бы неправильным утверждать, что каждый древний индийский текст преследовал только практические (религиозные либо дидактические) цели, но в целом эстетические, собственно художественные задачи еще не выдвинулись на первый план. И хотя мы имеем дело с произведениями, чьи художественные достоинства по-своему уникальны, они не случайно входят в состав религиозных сводов, так же как не случайно, что характер санскритского эпоса, «Махабхараты» и «Рамаяны», во многом определен ясно выраженной моральной и философской тенденцией.
Отсутствие художественного самосознания сказалось и на том обстоятельстве, что в древнеиндийской литературе представление о творце текста еще не кристаллизовалось в понятие поэта. Гимны «Ригведы» приписывались святым пророкам, вдохновленным самим богом, проза брахман и диалоги упанишад — древним мудрецам, палийский канон — вероучителю Будде и его сподвижникам. При этом литература оставалась по существу анонимной, имя легендарного автора не столько отражало его реальное участие в создании памятника, сколько освящало этот памятник своим авторитетом. Литературно» произведение рассматривалось скорее как одно из проявлений жизнедеятельности коллектива, чем как творение отдельной личности. Отсюда (а также в связи с ее устной природой) трудно говорить о приметах индивидуального стиля в древнеиндийской словесности, отсюда тот традиционализм тематики и средств выражения, который долго сохранялся в индийской литературе, даже на письменной ее стадии.
Естественно, что тогда, когда литература еще не осознает своей автономности, не может сложиться и литературная теория, поэтика, хотя неограниченные возможности Слова как такового не раз восхвалялись творцами ведийских песнопений. А поскольку не было литературной теории, нельзя говорить по отношению к древнеиндийской литературе и о четкой дифференциации в ней жанров. Поэтому, когда в ведийских самхитах мы различаем эпические, лирические и даже драматические гимны, в брахманах отделяем теологические наставления от нарративных эпизодов, в упанишадах вычленяем философские диалоги, а в «Типитаке» — басни, притчи, жизнеописания и т. п., мы в какой-то мере накладываем на синкретические по своей сути памятники жанровую сетку позднейшей литературы. В древнеиндийской литература произведение существовало как нечленимое, подчиняющееся особым законам целое, и оценивать эту литературу нужно в первую очередь сообразно признанным ею самой нормам и принципам. Однако это отнюдь не означает, что в древней литературе, правда еще в диффузном, смешанном состоянии, не вызревали новые жанры и формы. Эти жанры и формы восприняла, разработав и уточнив их в устойчивых очертаниях, последующая литературная традиция. Вместе с ними она усвоила все то, что оказалось жизнестойким в идейных концепциях, тематике и изобразительных средствах вед, эпоса, буддийских и джайнских текстов. И памятники эти, хотя они и остаются самоценными и неповторимыми в своих достижениях, в то же время можно рассматривать как пролог всего дальнейшего развития индийской литературы.
П. Гринцер
Из «Ригведы»[552]
Переводы Т. Елизаренковой
Гимн Индре (I, 32)
1 Индры[553] деяния хочу возгласить ныне:Первые, что совершил владетель палицы.Он убил дракона,[554] он просверлил устья рекам,Он рассек мощные чресла гор.
2 Он убил дракона, что покоился на горе.Тваштар[555] для него выточил звучную палицу.Как коровы мычащие спешат к телятам,Так прямо к морю сбегаются воды.
3 Как бык взъяренный, он выбрал себе сому[556].На празднествах этих он упился Выжатым.[557]Щедрый,[558] он схватил палицу и метнул ее.Он убил перворожденного из драконов.
4 Ты убил перворожденного из драконов,И перехитрил все хитрости хитрецов,И породил солнце, и небо, и утреннюю зарю,И тогда поистине не стало тебе противника.
5 Индра убил врага, самого страшного, бесплечего,Вритру убил палицей — великим оружием.Как дерево без ветвей, топором обрубленных,Вритра лежит, дракон, прильнув к земле.
6 Как неумелый боец в задоре хмельном, вызвал онМужа, силой всевластного, упоенного Дважды Выжатый —Испытания своим оружием Вритра не вынес.Он повержен, враг Индры, с проломленным носом.
7 Безногий, безрукий, он боролся с Индрой.Тот палицей хватил его по затылку.Холощеный, пожелавший стать образцом быка,[559]Вритра, разбросанный, лежал во множестве мест.
8 Через него, лежащего, как тростник разрезанный,Текут, перекатываются воды Ма́ну.[560]Некогда Вритра сковал их величиной своей, —Теперь у ног их лежал дракон.
9 Стала иссякать сила жизни у матери Вритры.[561]Индра метнул в нее смертоносным оружием.Родительница была сверху, и сын был снизу.Дану лежит, словно корова с теленком.
10 Среди непрестанных, среди неутешныхСтруй водяных тело сокрыто.Воды омывают тайное место Вритры.Враг Индры в долгую тьму опустился.
11 Жены Дасы,[562] драконом хранимые, — водыСтояли скованные, как коровы — силою Пани.[563]Выход водам, закрытый накрепко,Индра дал, убивши Вритру.
12 Толщиной в конский волос ты стал, когдаОн тебя по зубцу ударил. Бог единый,Ты завладел коровами, ты завладел Сомой, о муж.Ты освободил семь потоков для бега.
13 Не помогли ни молния ему, ни гром,Ни дождь и град, которые он рассыпал.Индра и дракон сражались,И навеки победителем стал Щедрый.
14 Кого же почел ты мстителем за дракона,Если в сердце твоем — убийцы — родился страх,[564]Когда ты несся через девяносто и девять потоков,Пересекая пространства, как испуганный орел?
15 Индра, царь движущегося и отдыхающего,Безрогого и рогатого, крепко он держит палицу!Вот он как царь правит народами!Он объял все, как обод — спицы!
Гимн Агни[565] (VI, 12)
