достаточно классифицированы, поэтому содержали различные разделы, отделения и главы, в том числе отд. 1 «О преступлении против чести и целомудрия женщины» главы VI «Об оскорблении чести» раздела Х «О преступлениях против жизни, свободы и чести частного лица» и др. Большинство этих норм носили казуальный характер. В соответствии с действовавшими тогда правовыми подходами, событие, произошедшее между монахом Сергием и девицей Марией, с достаточной долей вероятности, могло быть классифицировано как её изнасилование. Профессор Н.С. Таганцев писал по этому поводу:
«Лицо, воспользовавшееся беспомощным и изнурённым состоянием жертвы преступления, чтобы против её воли и с употреблением насилия лишить её невинности, совершает деяние, вполне соответствующее понятию изнасилования. При этом совершенно безразлично: лишалась ли жертва возможности сопротивляться в силу самой борьбы с насилующим или в силу каких-либо обстоятельств, предшествующих акту изнасилования (…) Понятие изнасилования (…) не предполагает непрерывного сопротивления со стороны жертвы – напротив того, под это понятие вполне подходят и те случаи, когда жертва насилия сначала оборонялась, но затем пришла в беспамятство, т. е. одно из состояний, при котором невозможно требовать сопротивления. Совокупление с заведомо сумасшедшею, а потому не могшею оказать сопротивление… подходит под понятие “изнасилование”».
Так что, буквально понимая написанное и принимая во внимание последующее бегство монаха Сергия (в миру Степана Касатского) из монастыря после лишения им невинности девицы Марии, находившейся под опекой отца в силу её сумасшествия, и дальнейшее его нахождение как беспаспортного имеют все признаки уголовного преступления, ответственность за которое была предусмотрена в разделе Х Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года, да и Духовная консистория от этого дела в стороне не осталась бы.
Не уверен, что великий писатель предполагал подобную трепанацию своих героев посредством уголовного закона…
Хочется верить, что в этот момент Лев Николаевич думал о нас, жалел нас, пытался объяснить нам, что такое искупление и покаяние, настаивал на том, что не так страшно само преступление, как вечная мука раскаяния за него: «Суди о других, как о себе же. Ведь это же ты. И потому будь в их дурных делах так же снисходителен, как ты бывал и бываешь к себе. И так же, как в своих грехах, надейся на их раскаяние и исправление» (Толстой Л.Н. Дневник. 13 февраля 1907 года).
И это мучительное чувство пустоты, как будто внутри тебя лопнула натянутая струна, напомнило о себе, когда по необходимости надо было вернуться к давно забытому мной рассказу Юрия Нагибина «Терпение», из-за публикации которого в «Новом мире» в 1982 году писатель был лишён Государственной премии.
Случайная встреча его героини Анны с единственным в её жизни любимым человеком Павлом – пропавшим героем войны, потерявшим на фронте ноги и теперь живущим на острове Валаам, где собраны такие же, как он, калеки-«самовары», подводит своеобразный итог её по-советски роскошной жизни, где есть докторская степень, состоявшийся муж, внешне благополучные дети и промельки памяти о несостоявшейся любви, которые, как оказалось, и есть единственный смысл её существования.
«… его измена в тысячу раз подлее и злее, не смерть его забрала, а самолюбивая дурь, нищий мужской гонор и, что ещё глупее и ничтожнее, неверие в её любовь… Загубил две судьбы. Человек – частица общей жизни мира, он не смеет бездумно распоряжаться даже самим собой, тем паче решать за двоих. Он обобрал её до нитки, оставил без мужа, уложив ей в постель бледнокожую ящерицу, убил настоящих детей, подсунув вместо них каких-то ублюдков. За что он так её обесчестил? Неужели мстил за свои потерянные ноги? Господи, он так и ничего и не понял в ней…» (Нагибин Ю.М. Терпение. М.: АСТ, 2005).
Вот оно какое – это странное ощущение греховности и искупления греха одновременно. Герои Юрия Нагибина, как и Льва Толстого, в своей спонтанной плотской измене забираются на такую недосягаемую нравственную высоту, где их уже никто ни в чём не сможет обвинить и где безумно жаль прошлого, но уже нет и не будет будущего.
Приложения
Впервые полностью опубликовано в т. 5 Полного собрания сочинений Л.Н. Толстого (текст письма записан в «Дневнике помещика» 7 июня 1856 года).
Д. Н. Блудову. Председателю департамента законов государственного совета. Неотправленное
1856 г. Июня 9. Я. П.
Ваше Сиятельство,
Граф Дмитрий Николаевич!
Уезжая из Петерб[урга], я, кажется, имел честь сообщать Вам цель моей поездки в деревню. Я хотел разрешить для себя в частности вопрос об освобождении крестьян, занимавший меня вообще Перед отъездом моим я даже подавал докладную записку Т[оварищу] М[инистра] В[нутренних] Д[ел], в которой излагал те основания, не совсем подходящие к законам о вольных хлеб[опашцах] и обяз[анных] крест[ьянах], на кот[орых] я намерен б[ыл] сделать это. Г-н М[инистр] передал мне словесно через своего товарища, что он одабривает мой план, рассмотрит и постарается утвердить подробный проект, к[оторый] я обещал прислать из деревни. – Приехав в деревню, я предложил крестьянам итти вместо барщины на оброк вдвое меньший, чем оброк в соседних деревнях. Сходка отвечала, что оброк велик, и они не в состоянии будут уплатить его. Я предлагал заработки – несогласие. Я предложил им выйти в обяза[нные] кр[естьяне] работой по 3 дня в неделю, с прибавком земли, с тем, чтобы, по истечении 24 лет, срока выкупа именья из залога, они получили вольную с полной собственностью на землю. К удивлению моему они отказались и еще, как бы подтрунивая, спрашивали, не отдам ли я им еще всю и свою землю. – Я не отчаявался и продолжал почти месяц каждый день беседовать на сходках и отдельно. Наконец я узнал причину отказа, прежде для меня непостижимого. Крестьяне, по своей всегдашней привычке к лжи, обману и лицемерию, внушенной многолетним попечительным управлением помещиков, говоря, что они за мной счастливы, в моих словах и предложениях видели одно желание обмануть, обокрасть их. Именно: они твердо убеждены, что в коронацию все крепостные получат свободу, и смутно воображают, что с землей, может быть, даже и со всей – помещичьей; в моем предложении они видят желание связать их подпиской, которая будет действительна даже и на время свободы.
Всё это я пишу для того только, чтобы сообщить вам два факта, чрезвычайно важные и опасные: 1) что убеждение в том, что в коронацию последует общее освобождение, твердо вкоренилось во всем народе, даже в самых глухих местах, и 2) главное, что вопрос о том, чья собственность – помещичья земля, населенная крестьянами, чрезвычайно запутано в народе и большей частью решается в пользу крестьян, и даже со всей землею помещичьею. Мы ваши,
