нет кому-либо помимо его автора, и т. д. Это право отчуждения теперь предоставлялось в отношении любого произведения по усмотрению специальной народной комиссии, а 29 июля 1919 года Революционное правительство объявляет о государственной монополии на все ранее не опубликованные работы умерших авторов. Таким незатейливым способом Наркомпрос республики своим постановлением от 18 января 1923 года, на основании декрета СНК от 26 ноября 1918 года, объявил национализированными произведения 47 писателей и 17 композиторов, в том числе А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Л.Н. Толстого, М.Ю. Лермонтова, И.А. Крылова, Н.С. Лескова, А.Н. Островского, И.С. Тургенева и других с оставлением их наследникам права на вознаграждение, которое всё-таки было предусмотрено п. 4 этого постановления:
«наследники произведений национализированных авторов вознаграждаются согласно существующим законам».
С тех пор произведения Льва Николаевича Толстого издавались невиданными доселе тиражами. После выхода юбилейного 90-томного собрания сочинений в 1928-1958 годах многотомные собрания сочинений писателя выходили ещё семь раз (последнее, в 12 томах, – в 1987 году. Оно было напечатано немыслимым сегодня тиражом в 1,5 миллиона экземпляров.).
В итоге общий тираж 3199 изданий произведений, написанных Л.Н. Толстым, составил 436 261 000 томов, переведённых на 114 языков, что сделало его самым издаваемым в СССР писателем.
Вместо заключения
Иногда мне кажется, что понимание того, о чём писал Лев Николаевич Толстой, приходит с возрастом. Слишком буквальное восприятие текста современным читателем неизбежно приводит к утратам его глубоких смыслов. В подтверждение тому – такой вполне очевидный пример, как блистательный рассказ Льва Николаевича «Отец Сергий».
На первый взгляд, само его содержание довольно противоречиво: командир лейб-гвардии эскадрона кирасирского полка и любимец императора Николая I князь Степан Касатский довольно странно реагирует на сообщение своей невесты графини Марьи Коротковой о её интимной связи с самодержцем. Простите, но явление это было настолько заурядным, что не вызывало практически никакой общественной реакции, кроме зависти. Позволю себе ещё раз процитировать французский источник Ach. Gallet de Kultur. Le tzar Nicolas et la sainte: «Царь – самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках; если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девушка, – о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет ещё примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестия. “Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны жертвы его прихоти?” – спросил я даму любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. – “Никогда!” – ответила она с выражением крайнего изумления. – “Как это возможно?” – “Но берегитесь, ваш ответ даёт мне право обратить вопрос к вам”. – “Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете; я поступлю, как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом». (Солод В.Ю. Литературное наследие А.С. Пушкина и авторское право в России первой половины XIX века. М.: Книжный мир, 2019. С. 202–203).
Более того, Мэри сама честно рассказывает жениху о случившемся мезальянсе: «отношения эти были мимолётными, и они уже в прошлом». Последовавшие после объяснений крайнее изумление жениха и отказ по таким «нелепым» основаниям от объявленной свадьбы с фрейлиной императрицы для человека, который хочет и власти, и славы, и флигель-адъютантства, означает для него в прямом смысле слова смертный приговор: государь такой дерзости не простит, даже своему любимцу.
Да и Вы, Ваше сиятельство, если так любите невесту, как о том говорите, то и любите её со всеми её грехами и не безоблачным прошлым…
В такой тупиковой ситуации решение гвардейского офицера отказаться от мирского в монастырской келье в этом смысле выглядит для него как путь вполне рациональный: за вспыльчивость, как и за собственные убеждения, как известно, надо платить дорогую цену, а в этом случае есть надежда, что хотя бы под черкесские пули не отправят.
Далее Лев Николаевич описывает эпизод о том, как уже принявший монашеский постриг Сергий воспринимает новости о кончине его матери и свадьбе бывшей невесты: «Оба известия он принял равнодушно. Всё внимание, все интересы его были сосредоточены на своей внутренней жизни». А это, простите, как? Новость о замужестве Мэри – дело, конечно, житейское, хотя в этом случае речь идёт о женщине, репутацию которой вы, отче, когда-то мимоходом уничтожили. Но вот как нам, людям обыкновенным, кажется, что человек монашествующий никак не может равнодушно воспринимать известие об отошедшей ко Господу душе человеческой, тем более своей матери, скорее – с глубокой скорбью о том, что исчерпала она свой земной путь, но с искренней молитвой и с надеждой о том, что ждёт её Царствие небесное.
Основные духовные силы отец Сергий тратит не на молитвы и послушание, а на борьбу с неприятием постоянно раздражающих его богомольцев, местного игумена, бывшего полкового командира в генеральском мундире, который, несмотря на подпитие, присутствует на божественной литургии, да ещё отчаянное «сражение» с собственной похотью, которая постоянно одолевает его. «Не потухла в нём гордость светская». От этого наваждения не спасает монаха ни многолетняя схима, ни жизнь в пещере схимника Иллариона в диком лесу, да и вынужденное членовредительство выглядит не проявлением святости и силы духа, а внутренней слабостью от собственного неверия. Возможно, потому и зреет у монаха план уйти от лукавого, вернувшись к обычной жизни, – вот уже и мужицкая рубаха с кафтаном и шапкой для этого приготовлены…
Но вот, по воле Льва Николаевича, старец с репутацией святого, провидца и искупителя остаётся один на один в монашеской келье с двадцатидвухлетней дочерью купца Марией, которую её отец слёзно просит отмолить от душевной болезни, случившейся с девицей после скоропостижной смерти её матери. Откровенно говоря, келья для такого общения никак не предназначена, тем более у затворника. Мог ли предугадать монах, как будут развиваться события дальше? Мог ли не допустить греха и не предаться похоти? Для автора это не так важно, а у нас нет ответа…
Популярный софизм о том, что, согрешив с умалишённой, отец Сергий избавил себя от ещё большего греха – гордыни – и ещё большего искушения людской славой, как-то плохо вписывается в ткань повествования: цена слишком велика, а выбранный путь выглядит уж больно замысловатым…
А теперь о законе: в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года была представлена система норм, целью которых была уголовно-правовая охрана половой свободы и половой неприкосновенности, которые не были
