в малом ауле, ты знаешь.
— Санди! Я хотел поговорить с тобой, я… — Амир замялся. — Теперь меня никто не осмелится унизить, как тогда.
— Ты постоял за себя.
— Да, постоял! — воскликнул Амир, почувствовав не то сожаление, не то усмешку в голосе Санди. — И теперь я кое-чего стою!
Санди промолчала. Она вспомнила, как вместе с отцом они летом поехали навестить родичей в аул Кожаса. Аул бывшего волостного поразил их шумом, плачем, суматохой. Оказалось, что в ауле побывали со сбором налогов алаш-ордынцы. Голосила какая-то старуха, проклиная белый свет. У нее забрали единственную телку. Дом полон детей, мужа нет. Узнав Оспана, она повалилась ему в ноги. «Их привел Амир, — плакала она, — твой приемный сын. Скажи ему — пусть вернет телку… Мой старший, Жумаш, в армии…»
— У меня есть все, кроме тебя. Ты относилась к нам одинаково, но я любил тебя и люблю больше всего на свете.
— Взаимность не выпрашивают, Амир! — с холодной сдержанностью ответила Санди.
— Я был вынужден уйти из аула. Конечно, многое изменилось за это время. Но скажи, что сделать ради твоего согласия? Скажи! — Последние слова Амир скорее выдохнул, чем проговорил.
Глаза Санди блеснули.
— Стань прежним, Амир. Верни людям отнятое.
— Где я найду то, что мне приказывали забирать и сдавать власти? — перебил он ее, горячась. Взмахнул рукой: уплывала, уходила надежда… Как остановить ее, вернуть? Глаза Амира смотрели сердито и упрямо. — Где? Может, мне стать вором теперь? Ты молчала, как и все, когда меня унизили! Тоже оттого, что я был пришлым?
Девушка вспыхнула:
— Что я могла сделать? Может, мне надо было броситься на стариков с кулаками? Махамбет…
Амир при упоминании о Махамбете не выдержал.
— Махамбет! — вскричал он, наливаясь злобой. — Я не хочу слышать о нем! Понятно? Он трус!
Черные брови Санди гневно затрепетали.
— Что ты шумишь? — Санди хотела сказать, что Махамбет выехал за ним следом, искал всю ночь. Что его уход был для них большой потерей… Но поняла, что все бесполезно и не это надо говорить Амиру.
— А ты стал хуже вора! — бросила она ему в лицо. — Ты…
Губы Санди дрогнули, и она крикнула, уже не помня себя:
— Уйди с дороги, слышишь? Уйди! Уходи!
Амир не шевельнулся. Он не слышал быстрых, затихающих шагов Санди. Не обернулся и не побежал за ней. В ушах долго стояло: «Уходи!» — тяжелое, неожиданное для него слово. Теперь он должен уйти из аула, отвергнутый девушкой, которую любит, осужденный ею. Все словно обернулось против него. Он судорожно, до боли в пальцах, сжал камчу. Хрипло выкрикнул что-то. Взметнулась правая рука и бешено несколько раз полоснула камчой землю.
Не сразу услышал он тихий, ласковый голос Калимы, которая звала его в юрту.
Адайбек проследил за взглядом Нуржана и увидел через дверной проем всадника, неторопливо приближающегося к аулу. Он узнал в нем Махамбета и опять вспомнил про табуны.
— Передайте Махамбету, чтобы зашел ко мне, — вполголоса распорядился он.
Амир на мгновение замер, услышав слова Адайбека, но тут же потянулся за пиалой, которую подала Калима.
Махамбет поздоровался, зайдя в юрту, и по знаку хозяина сел к чаю. Адайбек успокоился: по виду табунщика он понял, что ничего серьезного не случилось.
— Продолжайте, Нуреке! — попросил Адайбек.
— Ты никогда не боролся за власть, разве что обеспечивал победу своих сородичей. Кожас тебе многим обязан. Но сейчас я понял, что ты поступал верно.
Нуржан говорил, обращаясь к Адайбеку. Густой, басистый с перекатом голос с трудом справлялся с необходимым для доверительной беседы тоном, и глаза волостного подтверждали неискренность его слов: в них сквозило плохо скрытое презрение.
Рядом с Нуржаном вывалил живот на одеяло Боранбай. Он, казалось, занят только едой. Боранбай — дядя Нуржана по матери, родом есентемировец, был известен в округе как непревзойденный интриган. Нуржана он воспитывал с детства и, конечно, влияет на его решения. Адайбеку больше всего хотелось бы знать его мысли. Но Боранбай сегодня был неразговорчив. На слова Нуржана заметил, тяжело отдуваясь:
— У каждого своя беда.
— Да, гадай, кого пощадят, — махнул рукой Адайбек, поддакивая ему.
— О аллах! — воскликнул мулла Хаким, запрокидывая голову. — Неужели победят большевики?
— Рано плакать! — одернул его Боранбай. — Борьба впереди.
И обернулся к Адайбеку:
— Адеке, наверное, распродал скот? Я вижу там, — он кивнул в сторону двери и улыбнулся, — только две кошары.
Адайбек вздохнул.
— Разграбили нас, Бореке. Гнать в Кок-жар было бессмыслицей, пошло за бесценок. Недаром говорил мой дед: «Мое то, что я съел вчера; то, что гоню сегодня перед собой, — божье».
— Пай-пай! — закивал головой Сарсен. — Умели наши деды говорить.
— Если большевики победят, то они отберут скот и у русских по Жаику и Уилу? — поинтересовался мулла опять.
— Да! И заодно переселят тебя в малый аул, — съязвил Сарсен и громко расхохотался. — Жену отнимут…
— О аллах! — воскликнул мулла и замолчал под дружный смех.
Цель своего приезда Нуржан раскрыл после чаепития. Он заговорил без обиняков, мрачно сдвинув густые брови.
— Я еду из Кок-жара. Борьба предстоит долгая, вот что я понял со слов стоящих у власти. Если достойные сыны степей хотят сохранить жизнь и богатство, пусть окружат себя преданными людьми. Так сказали мне там. Степь казахская широка, не сразу установятся новые порядки…
Люди слушали внимательно. Тревоги последних месяцев и неизвестность пугали всех. И Адайбек сделал вывод из слов Нуржана: «Да, видно, сильны большевики!»
— Когда приходит беда, даже волк не задирает овцу — они спасаются вместе, — продолжал Нуржан. — Я не волк, и ты далеко не безобидная овца, Адайбек. Пришло время, когда о былых ссорах надо позабыть и думать о единстве. Ты знаешь, что нас всегда губили разногласия.
— Пай-пай! — прошептал хаджи Сарсен, закладывая под язык щепотку табака. — Как он говорит!
— Что у вас слышно об отряде Абена?
— Ничего, — пожал плечами Адайбек и кивнул на Махамбета, неподвижно и молча сидевшего рядом с Амиром. — Даже всезнающие табунщики вряд ли что слышали о нем.
Бронзовое лицо Махамбета осталось неподвижным. Он уже не чувствовал присутствия Амира. Разговор был настолько важен, что он старался не пропустить ни одного слова.
— Еще в Казбецкой волости в отряде Абена оставалось всего несколько человек. — Голос Нуржана стал жестким, и глаза зло сузились. — Этот мягкотелый, как женщина, Мухан столько лет возился с Абеном. Рука, видите ли, не поднялась на смутьяна. Выпустил из своей волости — лови их теперь в тайсойганских песках.
— А теперь поговаривают, что и учитель Хамза подался к ним, — добавил Боранбай. — Сородич Мухана.
— Знаем мы этого подстрекателя, — подхватил Хаким, не забывший свою давнюю стычку
