с Хамзой. — Вот, Адеке, как оно обернулось. А ведь я предлагал сдать его тогда властям… Помните?
— Замолчи! — прервал его Адайбек.
— Сколько человек ушло из твоего аула в пески? — Волостной резко обернулся к нему.
— Двенадцать. Восемь из них пришлых: трое адаев-цев, один — есентемировец… — Адайбек скосил глаза на Боранбая.
— Не это важно, — раздраженно перебил его Нур-жан. — Важно то, что они могут явиться за продуктами и лошадьми. И тогда их надо изловить. Мы опять не завоевали себе свободу, и нечего жалеть тех, кто ждет русских. Нечего!..
Махамбет оглядел сидящих в юрте и опустил голову, чтобы не выдать своих мыслей. Раз уж приехал, надо узнать планы волостного.
— Установление новых порядков в случае победы большевиков зависит от того, сколько таких отщепенцев останется в живых! — заключил Нуржан.
— Я сделаю все, что в моих силах, — ответил Адайбек.
— Где пасутся твои табуны, Адеке? — спросил Боран-бай, устало отваливаясь от дастархана.
— Погнали в сторону Шубы, — сказал тот, не задумываясь, и добавил со значением — Не найдут, собаки!
Махамбет удивленно вскинул брови. Это было настолько забавно, что он не удержался от улыбки. «Ловко! — только и успел он подумать. — Вот тебе и единство!»
Боранбай приподнялся с подушек. Он понял, что Адайбек сказал неправду. Невольная улыбка Махамбета не ускользнула от его внимания. Да и видел он, что табунщик приехал со стороны песков, а не из Шубы. Рыхлое лицо Боранбая начало медленно багроветь. Он хорошо знал привязанность Адайбека к коням. Но дойти до того, чтобы обманывать сейчас, когда никому нет дела до чужого богатства! Обманывать тогда, когда люди думают о делах более серьезных!.. Ставить ни во что весь их разговор!.. Взгляд маленьких заплывших глаз Боранбая, перебегая с одного на другое, на мгновение замер напряженно и тупо на полных грудях токал, не сводившей грустных глаз с Амира. Потом метнулся за дверь, на байбише, державшую ведро у казана, прошелся по пустым унавоженным кошарам. Но вот Боранбай улыбнулся, поднял живот с одеяла, сел.
— Адеке! В прошлом мы часто ссорились, но, как сказал Нуржан, забудем об этом. — Он широко улыбнулся, придвинулся к Адайбеку, громко икнул. — В знак нашей дружбы я хочу предложить вот что: Амир, — он кивнул головой на джигита, сидевшего угрюмо, словно в забытьи, — был причиной нашего недавнего спора. Он один из преданных власти джигитов, и его бабушка, как тебе известно, дочь рода Таз. Нет в степи ничего крепче родственных уз. И в твоем ауле ему приглянулась девушка…
В юрте воцарилась мертвая тишина. Всем стало ясно, что даже опасность не примирила врагов, что вражда проснулась и заняла свое старое место еще прочней. Не так сватаются друзья в степи.
— Верно, — кивнул Нуржан. Он не очень-то надеялся на Адайбека, когда ехал к нему, и ничего бы ему не доверил, не будь приказа сверху. И сейчас заговорил скорее по привычке, далекий от мелких житейских выдумок дяди.
— Лучше и не придумаешь! — Сарсен предвкушал потеху и не скрывал этого.
Адайбек не знал, что сказать. Адайбек, который считал для себя зазорным ответить сегодня на приветствие Амира, должен отдать ему девушку. И кого?.. Санди. Так скоро вся голытьба сядет на голову. К чему тогда все эти громкие слова, призывающие к борьбе против русских? Разве ему было плохо при русском царе? Он был уверен, что любая власть нуждается в людях, умеющих вести хозяйство и знающих цену каждой копейке. Нельзя допускать лишь одного: вольности голытьбы. Но сейчас все перепуталось, и реальной была сила его гостей, с которыми в военное время не потягаешься. «А как же табуны?» — мелькнуло снова. И он, взглянув на Махамбета, ничего не ответил Боранбаю.
— Что же, Адеке? — обратился к нему Сарсен. — Ее что, кто-то сосватал? Заплатил калым? Ты ведь решаешь судьбу своей родственницы!..
Боранбай, прищурившись, ждал.
— Нет, ее не сватали, — произнес наконец Адайбек. Широкий лоб его блестел от пота. — Но я дал свое согласие Махамбету.
— Значит, она не сосватана?! — Сарсен привстал на коленях. Он точно уловил мысли Боранбая. — Так пусть она достанется лучшему!
Боранбай, довольный, хлопнул по спине Сарсена:
— Я верил, хаджи, что путешествие в Мекку прибавит тебе мудрости! Недаром ты любишь изречения мудрых. Верю и в то, — объявил он громко, — что Амир — лучший борец Саркуля. Пусть все решит схватка!
— А когда хаджи станет еще мудрее, — тихо, но внятно произнес Адайбек, ни на кого не глядя, — тазы, наверное, будут знать и такие слова: «Глупый затеет ссору, придя мириться, умный, придя войной, предложит мир…» Запомни, хаджи!
Снова наступила тишина. Она была зловещей.
За юртой уже давно раздавались недовольные голоса. Они крепли, превращаясь в сплошной гул, и вот с последними словами Адайбека в юрту вошли четыре рослых джигита. За дверьми, казалось, собрались все мужчины аула. Каждый старался просунуть в двери голову, отталкивая соседей.
Вперед выступил толстый, с румяным лицом джигит Сейсен. Отец его, бий Есенберди, так и не отдал сына в армию.
— Как же это так? — протянул Сейсен тонким голосом, поигрывая камчой с нарядной рукоятью. — Как же получается? Над нами издеваются уже в наших юртах?
Адайбек поднял руку, и все смолкли. Глухой ропот людей, не видевших байского знака, раздавался снаружи.
Все смотрели на Амира и Махамбета. Они сидели, не глядя друг на друга. Прошло несколько минут, показавшихся вечностью.
Махамбет медленно поднялся во весь свой могучий рост, бросил сквозь зубы:
— Я готов.
Когда поднялся Амир, повскакали с мест и остальные, за исключением Нуржана. Он не шелохнулся, и только презрительная улыбка скривила его длинное желтое лицо. Но никто ее не заметил. Все, кроме двух вчерашних друзей, стоявших неподвижно посреди юрты, и Нуржана, сидевшего на почетном месте, шумя и толкаясь, бросились к выходу.
В первый раз встретились взглядами Амир и Махамбет. В первый раз после того, как разошлись их пути. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза и, тяжело ступая, последними вышли из юрты.
Аул спал. Изредка тишину прерывал протяжный окрик Оспана, сторожившего овец, и вслед за ним разом поднимался разноголосый лай собак. Потом все снова затихало, и становилось слышно, как ветерок шелестит сухими стеблями чия. Луна, оторвавшись от облаков, ненадолго осветила землю, и в бледном полумраке выступали огромное полукружие аула, отары овец перед юртами, сонное стадо коров, верблюды, телеги с поднятыми оглоблями.
В низине, в стороне от аула, у высоких кустов чия замерла неподвижная фигура. Джигит был высок и плечист. Правой рукой он опирался на длинный курук и пристально всматривался
