Лили была впечатлена тем, с какой легкостью мать взяла на себя командование, когда мужу понадобилась помощь. Слуги мигом покинули комнату. Альфред кивнул.
– Ты права. Мы должны жить дальше. – сказал он, хотя сам, казалось, был едва ли на это способен.
Лили тоже не понимала, как после случившегося день просто продолжает идти своим чередом.
* * *
После смерти бабушки Лили еще острее ощутила, что прежняя жизнь ускользает от нее. Что все изменилось, что она уже не та, какой была еще пару недель назад. Все вдруг показалось ей неправильным. В доме стало тише и темнее. Словно над комнатами повисло заклятие, чья парализующая сила заставляла их всех говорить тише, двигаться медленнее. Лили почти забыла, что значит быть счастливой. Иногда она просыпалась среди ночи, и ей казалось, что она слышит, как Китти ворочается в своей постели, а потом она вспоминала о случившемся, и на глаза наворачивались слезы. Ее отношение к бабушке всегда было двойственным, и лишь теперь, когда Китти не стало, Лили поняла, как сильно она любила суровую старую даму.
Отец, казалось, тоже не в силах был справиться со столь внезапной и опустошительной потерей. Он сделался тихим, потерял аппетит и похудел. Лили знала, что и в судоходной компании не все шло гладко, но родители об этом не говорили. Мужчины, как всегда, ограждали женщин от серьезных вопросов, и впервые в жизни Лили была этому рада. За обедом царила неопределенная атмосфера. Михель, не понимая, в чем дело, капризничал. Мать казалась рассеянной и молчаливой. Дома Лили делалось не по себе, и она все больше погружалась в дела женского кружка. Она ходила на чтения и мероприятия всякий раз, как удавалось вырваться, откладывала ради этого встречи с Эммой и Бертой, пропускала занятия и уроки танцев. Ложь прочно вошла в ее повседневность, и Лили даже перестала ее замечать. От одной мысли о Генри сводило зубы. Она отменяла их встречи всякий раз, как могла. Если же приходилось идти, делалась то слишком тихой и угрюмой, то слишком громкой и взвинченной. Теперь она не знала, как вести себя с ним. Он объяснял ее поведение смертью бабушки и становился еще заботливее, чем еще сильнее ее раздражал.
Только прогулки с Йо могли ее немного утешить. Лишь в его присутствии она снова могла дышать полной грудью и даже смеяться. Они виделись всякий раз, когда удавалось это устроить. Встречались на берегу, брали пролетку и ехали в отдаленные районы, а там уже спокойно гуляли и разговаривали – о книгах, о рабочих в порту, о кошмарных условиях в трущобах, обо всем, кроме себя.
За все это время они даже не коснулись друг друга.
Потому что они оба знали, что как только пересекут эту черту, пути назад не будет. Но Лили ждала их встреч больше всего на свете, и она знала, что Йо чувствует то же самое. Они играли с огнем. Но ничто не могло помешать Лили вновь пойти к нему. Ничто и никто.
* * *
Франц проснулся с ощущением, что что-то не так. Он несколько раз растерянно моргнул со сна и потер рот. Сквозь щель в пологе кровати на него упал яркий луч луны.
Он хотел пить. Что-то разбудило его, и он не мог понять, что, знал лишь, что чувствует себя странно. Волосы на руках встали дыбом, словно наэлектризованные, затылок покалывало.
Должно быть, ему приснился кошмар. Он устало свесил ноги с края кровати и уже собирался встать, чтобы налить себе глоток воды из графина, как вдруг замер. И медленно опустился обратно.
В тени у шкафа стояла темная фигура. Он хотел закричать, но не мог издать ни звука и лишь, дрожа, смотрел в темноту, сжимая простыню.
Она молчала. Маленькая, сгорбленная, как ребенок. Но он знал, что там, в темноте, был не ребенок. Лицо было скрыто тенью, и все же Франц чувствовал, как в него впивается острый взгляд.
Когда на лицо упал лунный свет, у него перехватило дыхание. Он знал это, почувствовал еще во сне.
Бабушка выглядела такой же, какой они ее нашли. Со сломанным позвоночником, головой, выгнутой под странным углом, раскрошенными зубами и остекленевшим взглядом. Она тянулась к нему своими скрюченными руками.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Франц! – сказала она, и голос ее звучал так же, как при жизни. – Франц, мой мальчик!
Он с криком сел на кровати. Дыхание сбилось, лицо оказалось мокрым от слез. Резким движением он раздвинул полог кровати. В углу у шкафа никого не было.
Сон! Это всего лишь сон! Опять… Его сердце бешено колотилось в груди. Он медленно откинулся по подушку, смаргивая слезы, от которых щипало глаза. Он думал, что не спит, был почти уверен, что действительно видел ее. Все казалось таким реальным – комната, одеяло.
Но ее здесь не было, труп гнил в родовой могиле, в окружении сосен Ольсдорфа. Он видел своими глазами, как над ней опустили крышку гроба. Она была мертва и погребена. Нужно жить дальше.
Но он знал, что это неправда. Она все еще была здесь. И всегда будет. В этом доме, в этой комнате, у него в голове. Будет ждать в темноте, пока в один прекрасный день не доберется до него. Чтобы наказать его за то, что он сделал.
Почему все случилось именно так? Почему он уступил желанию? Зачем они целовались в коридоре? Его план с Зедой работал идеально – все, что ему нужно было делать, это продолжить воплощать его в жизнь. Но он не мог больше, ему нужно было увидеться с Каем! Страсть сделала его беспечным. Он потерял голову. И тут случилось немыслимое… Он никогда не забудет лицо бабушки, когда она их увидела. Потрясение, которое читалось в ее лице… Дальше он думать не мог. Уткнувшись лицом в подушку, Франц заплакал, безудержно всхлипывая. Заплакал отчаянно, как маленький ребенок, который сделал что-то плохое. Что-то, что не может исправить никто на свете. Он никогда не чувствовал себя таким одиноким, как в этот момент.
* * *
Несколько недель спустя Лиза и Зеда проснулись, когда луна все еще висела над крышами Гамбруга, хотя небо уже приобрело серебристо-розовый оттенок, а на деревьях пели первые птицы. Зеда зевнула и потерла глаза. Переход от сна к реальности давался ей нелегко, каждое утро приходилось выгонять себя из теплой постели – навстречу долгому, тяжелому дню. В последнее время, – с тех пор, как Франц заставил ее приходить к нему, – она каждую ночь плакала перед сном, и потому подъем давался ей еще труднее, чем прежде, дни стали еще длиннее, и, главное, еще темнее, чем прежде. Иногда ей казалось, что она никогда больше не будет счастлива. Когда тем утром Агнес постучала к ней в дверь, она чувствовала себя так, будто только что заснула. Все кружилось перед глазами, ноги болели, голова была как чугунная.
Она ни с кем не могла поделиться своей болью, не осмеливалась даже заикнуться об этом. Не рассказала даже Лизе, хотя они жили в одной комнате.
Девушки оделись при свечах, помогли друг другу зашнуровать корсаж и сделать прически, обменялись шутками по поводу вчерашнего выговора Агнес за плохо завязанный фартук и, наконец, спустились по черной лестнице на кухню.
Герта уже растопила печь, зубная боль выгоняла ее из постели все раньше и раньше. На лестнице к ним присоединилась Агнес с опухшими со сна глазами. Лиза начала готовить завтрак, а Зеда отправилась в гостиную. С самого пробуждения она чувствовала себя как-то странно. Что с ней сегодня? Она едва передвигала ноги, вдруг налившиеся странной тяжестью, а веки то и дело норовили закрыться.
Как и каждое утро, она распахнула шторы в комнатах и принялась за работу. Сегодня среда, а это значит, что будут чистить мебель. Так до конца не проснувшись, она начала поднимать стулья, вытирать пыль с гардин, подметать ковры. То же самое она проделала в зале, где завтракали. Когда она пошла на кухню посмотреть, выставлен ли уже сервиз, она почувствовала странное давление в животе. Она думала было проигнорировать его, но вдруг насторожилась.
Что-то было не так.
Когда она почувствовала запах бекона, жарящегося на большой сковороде, она больше не смогла сдерживаться. Едва она выбежала во двор, содержимое ее желудка горячей струей выплеснулось рядом с курятником. Отплевываясь и тяжело дыша, она рухнула на влажную траву, пытаясь утихомирить бунтующий желудок.
