Такая история и не появилась. Написанное японским Морским Генеральным штабом официальное описание войны пристрастно и необъективно, оно умышленно искажает истину, говорит адмирал флота Иван Матвеевич Капитанец{180}. В справедливости слов адмирала мы уже имели случай убедиться.
Значение обороны морской крепости Порт-Артур в ходе русско-японской войны 1904–1905 годов велико, прежде всего, в стратегическом отношении. Крепость продолжительное время приковывала к себе значительные сухопутные силы Японии и практически весь императорский Соединенный флот, при осаде было растрачено огромное количество боевых припасов. Японцы потеряли при осаде Порт-Артура 15 боевых кораблей. Еще 16 кораблей получили серьезные боевые повреждения.
Кроме потерь в корабельном составе, потери японского флота за 1904 год составили более 5000 матросов и офицеров. Из них около 2000 убитыми и утонувшими.
Весь флот был сильно изношен напряженной осадной службой. И хотя адмирал Того, убедившись, что Артурская эскадра не собирается выходить в море, часть кораблей отправил в ремонт, не ожидая конца осады, ремонт этот даже в январе был еще далеко не закончен.
Если 2-й эскадре после падения Порт-Артура вообще еще следовало идти на Дальний Восток, то делать это надо было незамедлительно.
Реакция 2-й эскадры
О настроении эскадры по получении двух известий подряд, круто меняющих ее судьбу, можно в определенной степени судить по письму домой лейтенанта Вырубова:
«В St. Mary на нас посыпались одни за другими тяжелые известия с Востока: ужасная гибель эскадры, бездействие Куропаткина, наконец, капитуляция Артура! Есть с чего прийти в отчаянье и пасть духом! Но, должно быть, еще велики наши духовные силы, так как с гордостью могу сказать, что и тени уныния нет на нашей эскадре, хотя один Бог знает, что мы все пережили и как нам все это тяжело. В довершение всего госпиталь “Орел” привез английские газеты из Капштадта, полные инсинуаций по нашему адресу, с массой тревожных вестей из России.
При этих условиях известие, что Камимура с 8-мью броненосными крейсерами и 12 миноносцами идет нам навстречу и уже прошел Цейлон — было для нас большой радостью. Мне лично не верится: слишком уж глупо со стороны японцев удаляться от своей базы и подставлять нам свой флот по частям…»{181}
Где соединить эскадру?
Адмирал планировал соединить эскадру в хорошо оборудованном порту Диего-Суарец. Однако в тот же день, 16 декабря, он получил телеграмму из Морского Министерства, извещавшую его, что из-за протестов Японии по поводу систематических нарушений нейтралитета Франции французское правительство «Признает невозможным сосредоточение нашей эскадры в Диего-Суарец, как было предположено, и настойчиво просит выбрать для этой цели другой пункт, указанный им ранее, а именно — у острова Носси-Бе, по северо-западную сторону острова Мадагаскар…»
И что контр-адмиралу Фелькерзаму уже приказано идти именно туда.
Планы адмирала Рожественского оказались спутанными. Он надеялся в Диего-Суарец отремонтировать корабли и снабдить их всем необходимым для похода через Индийский океан. Лейтенант Свенторжецкий, фактический начальник штаба и доверенное лицо Адмирала, говорил капитану 2-го ранга Семенову, что Командующий эскадрой был глубоко возмущен таким самоуправством «стратегов из-под шпица».
Заход в Носси-Бе удлинял переход более чем на 600 миль и был небезопасен в навигационном отношении. В этой своей малопосещаемой части Мозамбикский пролив был весьма плохо обследован. Сама лоция рекомендовала плавать здесь со всеми предосторожностями, отнюдь не ручаясь за точность промера, а наоборот, указывая на возможность существования не нанесенных на карту коралловых рифов, круто поднимающихся с больших глубин.
Петербург как нарочно подставлял боевые корабли, идущие к театру военных действий, под посадку на мель в неизведанных водах, толкая на возможную гибель.
Знал бы Адмирал, что это еще цветочки!
Команда эскадренного броненосца «Князь Суворов»Рождество 1904 года на «Суворове»
На 24 декабря Адмирал назначил выход своего отряда в Носси-Бе, где корабли отряда контр-адмирала фон Фелькерзама уже успели встать на «плановый» ремонт. Сам Адмирал комментировал это так:
«Однажды, едва не столкнувшись со мною на трапе, он кинул отрывистое замечание:
— Каково? После большого перехода законный отдых! Традиция!..
— Старые корабли, Ваше Превосходительство, — пробовал возразить я. — Ведь переход действительно большой…
— А впереди — еще больше! Если такие старые, что ходить не могут — черт с ними! Не надо хлама! Да нет! Просто привычка!.. Сам пойду — выволоку!..»{182}
К моменту выхода отряда выяснилось, что наша дипломатия в очередной раз поддалась панике: французы, повозмущавшись для порядка, уже даже отметили буйками места стоянки кораблей русской эскадры на рейде Диего-Суареца, пригнали 1000 быков в рамках снабжения эскадры провиантом, резко увеличили штаты портовых мастерских для спешного выполнения ремонтных работ и были неформально удивлены податливостью нашей дипломатии и шедшего у нее на поводу, как и в случае с занятием Порт-Артура, Морского Ведомства.
Но уж и откликнулась нам эта податливость в дальнейшем… До сих пор аукается.
25 декабря, в первый день праздника Рождества Христова, «Суворов», а за ним все корабли эскадры, подняли стеньговые флаги.
«После обедни и положенного по уставу парада Адмирал собрал команду на шканцы и с чаркой в руке произнес короткую, но глубоко прочувствованную речь. Она записана в моей памятной книжке почти дословно.
— Дай вам Бог, верой и правдой послужив Родине, в добром здоровье вернуться домой и порадоваться на оставленные там семьи. Нам здесь и в великий праздник приходится служить и работать! Да иной раз и как еще работать!.. Что делать — на то война.
Не мне вас благодарить за службу. И вы, и я — одинаково служим Родине. Мое право, мой долг — только донести Государю, как вы служите, какие вы молодцы, а благодарить будет Он сам, от лица России… Трудное наше дело — далек путь, силен враг… Но помните, что “ВСЯ РОССИЯ С ВЕРОЙ И КРЕПКОЙ НАДЕЖДОЙ ВЗИРАЕТ НА ВАС!”
Помоги нам Бог послужить ей с честью, оправдать ее веру, не обмануть надежды…
А на вас — я надеюсь!.. За нее! За Россию!.. — И резким движением опрокинув в рот чарку, он высоко поднял ее над обнаженной головой.
Адмирал начал свою речь обычным уверенным голосом, но чем дальше говорил, тем заметнее волновался, тем резче звенела в его голосе какая-то непонятная нота — не то слепой веры, не то мрачной решимости отчаяния…
Команда, первоначально чинно собравшаяся на шканцах, всецело поддалась его обаянию. В глубоком молчании, стараясь не шуметь, люди, чтобы лучше слышать и видеть, громоздились на плечи друг друга, как кошки вползали по снастям на мостики, ростры, шлюпки, борта, крыши башен…
Последние слова, произнесенные явно дрогнувшим голосом, были покрыты мощным “Ура!”, заглушившим гром орудийного салюта… Передние ряды едва сдерживали задние… Казалась, вот-вот вся эта лавина тесно сгрудившихся человеческих тел хлынет на Адмирала… В воздухе мелькали фуражки, руки, поднятые как для клятвы, многие крестились, у многих на глазах были слезы, которых не стыдились… И среди стихийного рева (в нарушение устава) резко выделялись отдельные крики:
“Послужим! Не выдадим! Веди! Веди!..”
Долго не могла успокоиться команда. Даже к чарке шли неохотно. Про обед словно забыли…
“Эх! — невольно подумал я, — кабы сейчас да в бой!..”
Увы! Еще целый океан отделял нас от неприятеля…»{183}
Надо сказать, что беспокоился Владимир Семенов напрасно: 14 мая 1905 года экипаж эскадренного броненосца «Суворов» послужил! И не выдал!
«Суворов» повел эскадру дальше. Шли медленно. Точных карт этого района не было. Рифы и мели были помечены на картах: «неточно», «сомнительно». С носа броненосца постоянно замеряли глубину. Сигнальщики на мостиках и марсах следили за морем и горизонтом.
С первыми лучами рассвета 27 декабря эскадра начала входить в Носси-Бе. На «Суворове», приветствуя отряд контр-адмирала Фелькерзама, грянул марш, раздались залпы артиллерийского салюта. Уже смертельно больной Фелькерзам прибыл на «Суворов» и сердечно расцеловался с Рожественским под крики «Ура!» построенных экипажей.
