Приказ № 29 от 10 января 1905 года
Рассказ лейтенанта Вырубова о стрельбе эскадры стоит дополнить небольшим отрывком из статьи «Некоторые тактические уроки Цусимы. (К тридцатилетию Цусимского боя)»{191} капитана 1-го ранга русского флота, флагмана 2-го ранга, а затем вице-адмирала флота советского, доктора военно-морских наук, профессора Леонида Георгиевича Гончарова — в 1905 году старшего штурмана крейсера 2-го ранга «Рион» в составе 2-й эскадры флота Тихого океана, а потому не понаслышке знающего, что происходило в описывамое время в солнечном Носси-Бейске.
«Из изучения Цусимского боя можно сделать вывод о значении методов артиллерийской стрельбы и, в частности, о том, что они должны отвечать избранной дистанции боя. Как было сказано выше, перед русско-японской войной русские корабли не практиковались в стрельбах на больших дистанциях.
Адмирал Рожественский предвидел, однако, возможность боя именно на больших дистанциях. Вот что он писал в одном из своих приказов{192}:
“Наши семь броненосцев с «Нахимовым», семь крейсеров с «Алмазом», семь миноносцев и вооруженные транспорты — сила очень большая. Неприятель не отважится противопоставить ей флот свой иначе, как с дальних дистанций и с расчетом на преимущество в ходе; у него есть доки; он может чинить подводные части.
Значит с этим надо считаться: пусть ходит скорее, лишь бы мы сумели достичь его огнем на расстояниях, с которых он будет на нас нападать. Этому надо учиться не покладая рук. Мы не можем тратить много запасов для учебной стрельбы, тем с большим вниманием должны относиться к урокам наводки и прицеливания. Вся прислуга должна освоиться с оптическими прицелами…”»
Судя по результатам второй и третьей стрельб, отраженных в письме лейтенанта Вырубова, уроки наводки и прицеливания вскоре начали приносить плоды.
Охарактеризовав стрельбу, Вырубов добавляет: «Маневрировала эскадра тоже очень недурно, особенно первый броненосный отряд».
О прекрасном маневрировании 1-го отряда у нас есть свидетельство и иностранных специалистов. Его приводит в своих показаниях командир миноносца «Быстрый» лейтенант Рихтер:
«На Мадагаскар пришли 17 декабря, по маршруту же предполагалось прийти 20-го. На другой день ушел в Маюнгу (20 миль южнее Носси-Бе) для некоторых исправлений (лопнула крышка цилиндра двигателя динамо-машины).
В Маюнге дал возможность команде побывать на берегу; их примерное поведение, их внимательность к властям и офицерам чужой нации вызвали общий восторг местечка, и миноносец стал общим баловнем. Переход в Маюнгу 18-ти узловым ходом после перехода океаном считаю блестящим экзаменом как личному составу машинной команды, так и механизмам и котлам нашей русской постройки (миноносцы построены на Невском заводе в Петербурге).
В Маюнге находился начальник отряда французских крейсеров, который дал в распоряжение нашей эскадры свои 4 миноносца; их служба состояла в том, чтобы перевозить телеграммы (в Маюнге телеграфный кабель). С этими миноносцами мы были в большой дружбе[191].
В один из приходов французский командир восторженно рассказывал о входе адмирала Рожественского со своей эскадрой.
По его словам, это была величественная картина… стройность маневрирования, одновременность выполнения сигналов — вот чего добился Адмирал за время перехода».
Так что лейтенант Вырубов никак не преувеличивает достижения родной эскадры.
И вот такие крайне важные факты, свидетельствующие об адмирале Рожественском как о выдающемся Командующем эскадрой, прекрасном артиллеристе и флотоводце, никто из ссылающихся на Вырубова не приводит. Предпочитают тиражировать мнение обиженного выговором лейтенанта, что его Адмиралу как флотоводцу «грош цена». Это уже из следующего письма Вырубова — от 5 февраля, первого письма после прихода на Мадагаскар отряда Добротворского. Но письмо это интересно, естественно, не мнением этим, а следующими строками:
«Относительно его [Рожественского] предварительной деятельности могу сообщить, что мне доподлинно известно: только благодаря ему мы не приобрели эскадру ни более ни менее как из шести первоклассных броненосных крейсеров, в том числе “Ниссин” и “Кассуга”»{193}.
Как видим, число новейших броненосных крейсеров, которыми не захотел укрепить свою и без того мощную эскадру адмирал Рожественский, возросло с двух до шести. Не купленные зловредным адмиралом крейсера плодятся, как кролики. Но, что характерно, разговор об этом возник после прихода отряда Добротворского.
Не зря ждали!
Идут «Суворовы»Все любили и уважали…
И слухи эти пошли отнюдь не от рядовых моряков или молодых офицеров отряда. Есть много свидетельств, что и среди прибывших команд и офицеров Адмирал был в большом авторитете. У многих этот авторитет сохранился даже после Цусимы. Например, вахтенный офицер «Олега» мичман Борис Карлович Шуберт в своих воспоминаниях, посвященных им «с глубоким уважением» «Зиновию Петровичу Рождественскому, своему бывшему командиру и учителю», так описывает свои «мадагаскарские впечатления».
«1 февраля в 8 часов утра на горизонте показались туманные очертания гористого берега Мадагаскара — до островов было миль сорок. Около 10 часов со стороны острова появилась масса дымов, по приближении к которым мы обнаружили нашу эскадру, шедшую в строе фронта нам навстречу: адмирал делал эволюции. Еще несколько времени, и мы разобрали сигнал, поднятый на “Суворове”: “Олег”, вступить за “Алмазом”, остальным судам отряда также были указаны места в общем строе. Вслед за тем эволюции продолжались до часу дня.
Это присоединение к эскадре — один из счастливейших моментов в моей жизни. Сколько всяких догадок, разноречивых слухов ходило про эскадру Рожественского, особенно после инцидента у Доггер-банки, сколько раз мне приходилось быть свидетелем унижения русского имени во время похода на “Смоленске”, сколько пережито тревоги, что мы не догоним Рожественского во время томительного перехода на Мадагаскар, и наконец, — вот она, эта эскадра, целая и невредимая, совершившая так поразительно удачно длинный переход!
Эволюции, в общем, делались стройно, но лучше всех были четыре однотипных броненосца, составляющие 1-й броненосный отряд эскадры, предмет особых забот Адмирала, — ими нельзя не залюбоваться. Конечно, “Олегу”, не имеющему еще навыка в маневрировании, Адмирал несколько раз выражал свое неудовольствие.
Но вот “Суворов” повернул ко входу в Носси-Бе, эволюции были окончены. Мы стали на якорь одними из первых; на судах, проходивших теперь мимо нас, играла музыка, раздавались крики ура, приветствия — на душе становилось так радостно и весело: сомнений как не бывало. Верилось в будущее, в возможность успеха».
И дальше об Адмирале.
«Рожественский всегда был моим любимым адмиралом современного нашего флота. Много я слыхал о его энергии, строгости, подчас суровости — знал, что это человек большого ума и железной воли, но вместе с тем о нем говорили как о человеке в высшей степени справедливом и благородном, джентльмене до мозга костей. И я убедился в последнем сам, встретившись с ним в обществе.
…Когда на другой день нашего прихода в Носси-Бе Рожественский посетил “Олег”, мы воочию убедились, что ему стоило привести сюда эскадру в целости, не потеряв по дороге ни одного миноносца. Худой, желтый, с ввалившимися глазами, предстал перед нами этот человек, еще год тому назад прекрасно выглядевший и далеко не старый. Но блеск его глаз, голос полный решимости и обаяние его внешности, оставшись прежними, производили теперь еще большее впечатление, чем когда-либо.
…У нас на “Олеге”, где кают-компания слилась в единую тесную семью, никогда не подымалось ропота на тяжесть службы, и мне ни разу не приходилось слышать малодушного голоса, высказывающегося за возвращение в Россию или осуждавшего распоряжения Командующего. Последнего все любили и уважали, и общее желание было, чтобы хватило у него сил довести дело до конца, так как кроме Рожественского мы не считали никого из прочих русских адмиралов способным совершить этот подвиг…
Мне приходилось еще читать… о неслыханной жестокости нашего Адмирала по отношению к подчиненным… Писалось и не раз, что по его приказанию были повешены несколько человек, ослушников его воли. Нужно ли говорить, что это чистейший вымысел его недоброжелателей и что если Адмирала и можно было в чем-нибудь упрекнуть, то это только в мягкости к своим подчиненным, особенно к нижним чинам»{194}.
