не дано. И если вдруг тебе случилось попасть, как в яму на дороге, в настоящую любовь, тебе приходится становиться уязвимым и живым и умирать от этого.
И вот это Брюсову как раз очень идет. Не будь этого – так он и остался бы в истории литературы как лучший русский переводчик “Энеиды”.
Поздняя любовь
Каплер и Юлия Друнина
1
Идея сочинить текст про Друнину и Каплера исходила от редакции журнала Story и мне поначалу не улыбалась, потому что Друнина была, на мой вкус, не очень сильным поэтом, но хорошим советским человеком со всеми плюсами и минусами, присущими этому типу. Как она будет выглядеть в одном ряду с Брюсовым и Ходасевичем и, главное, где мне найти личный угол зрения для разговора о ней? Я ведь не знал ее совершенно. Но потом я вспомнил.
В конце советской власти – ну, не совсем в конце, в 1987 году – я попал в больницу, куда меня положил военкомат. Они меня хотели проверить на предмет годности к строевой, ничего серьезного не обнаружилось, и меня призвали. А пока я там лежал, к нам в отделение привезли довольно противного типа, который на всех брюзжал, нянечкам и медсестрам беспрерывно делал замечания, и вообще он был какой-то начальник, попавший в нашу простую окраинную больницу исключительно по скорой. Скоро его должны были забрать в привилегированную, а пока он отравлял нам жизнь и делал замечания по любому поводу, и я, как самый молодой, вызывал особенную его неприязнь, потому что он прошел всю войну, а я, по его мнению, откашивал.
– Ну и на кого же вы учитесь? – спросил он брезгливо.
Я ответил, что на журналиста, на литературного критика.
Тут он заинтересовался.
– Критика? Друнину знаете?
Я как раз знал прилично, потому что у нас на даче хранится хороший комплект советских журналов и Друнина там часто печаталась.
– Военные вещи хорошие, – сказал я осторожно, – а остальные мне не очень.
Старик неожиданно просиял.
– Ну, я вижу, что ты критик, – сказал он, переходя на “ты”. – Я ей всю жизнь это говорю, а она отвечает: нельзя же вечно в окопе! Я ведь в той же дивизии служил. Мы до сих пор все собираемся. Любим ее все. Она совершенно прекрасный человек, только ее понимать надо. Ты ее что-нибудь наизусть знаешь?
Я знал и прочел “Натали” – у меня была в школе олимпиадная работа про образ Пушкина в советской лирике:
…Поэта носит по степям и хатам,
Он у Емельки Пугача “в плену”.
Лишь спрашивает в письмах грубовато,
По-русски, по-расейски: – Ты брюхата? —
Свою великосветскую жену.
<…>
Да, торопила – скоро роды снова,
Да, ревновала и звала домой.
Что этой девочке до Пугачева,
Когда самой хоть в петлю лезть порой?
<…>
Но повторять наветы нам негоже.
Забыли мы, что, уходя с земли,
Поэт просил Наташу не тревожить, —
Оставим же в покое… Натали.
– Плохо, – сказал он сокрушенно. И я согласился. – Но она настоящий поэт, – добавил он внушительно. – Ты это понимаешь?
Я честно сказал, что да.
– Просто нельзя всех мерить войной, – прибавил он, глядя в окно. – Война прошла – ну, и надо жить… Если б я так с людьми, я бы никому ничего не прощал. А она так оттуда и не вернулась, потому что женщине там нечего делать.
Так что по крайней мере одно личное воспоминание о Друниной у меня есть, и мысль о том, что женщине нечего на войне делать, потому что она не может оттуда вернуться, мне запомнилась. Я сейчас и применительно к России это понимаю: она ведь тоже в некотором смысле женщина, и тоже никак не может отойти от той войны, и всё меряет по ней, и странным образом хочет туда вернуться. А надо жить. Но что же делать, если, кроме войны, ничего как следует не получается?
2
История Друниной и Каплера началась на Высших сценарных курсах, где она училась, а он преподавал.
Она туда поступила в 1954 году, когда ей было тридцать. Каплер (при рождении его назвали Лазарем, но он в 1921 году ради первого брака крестился и стал Алексеем) за год до этого вернулся из Инты, попав под первую волну реабилитаций, и ему было пятьдесят. Он был женат на Валентине Токарской, с которой познакомился в Воркутинском лагерном театре (она была во фронтовой бригаде, попала в плен, за это отсидела, они освободились почти одновременно и официально поженились в Москве в пятьдесят третьем). Он был персонаж легендарный, попал даже в песню Высоцкого “Антисемиты”: “Средь них – пострадавший от Сталина Каплер” (среди евреев, а не антисемитов, понятное дело). Пострадал он от Сталина, потому что в него влюбилась сталинская дочка Светлана Аллилуева, ей было шестнадцать, а ему сорок. Они увиделись в октябре 1942 года – семья Сталина жила в Зубалове под Москвой, Василий Сталин консультировал задуманный Каплером сценарий о летчиках. Каплер удивился, что Светлана хорошо знает кино, стал привозить в Зубалово хорошие фильмы: “Королеву Кристину” с Гретой Гарбо…
Виделись они и на общих вечеринках в наркомовских семьях, куда Каплер был вхож, а первый танец был в Зубалове во время празднования 7 Ноября. Светлана была далеко не красавица – скорее всего, Каплера возбуждали именно отношения с дочерью самого могущественного человека в СССР, а то и в мире; он был сценаристом роммовской дилогии о Ленине, орденоносцем, чувствовал себя человеком государственным и наслаждался, видимо, допущенностью в “круги”. Да и кому не польстила бы подростковая влюбленность дочери вождя, которая была и умна, и отважна, и остроумна, и чем-то странно похожа на него. Она многих очаровывала уже после смерти Сталина: Давида Самойлова, Андрея Синявского (к Синявским даже заявилась домой, требуя, чтобы Мария Розанова его уступила; Мария Васильевна ответила в своем духе: “Андрюша, не слишком ли ты увлекся изучением советской истории?”).
Каплер в какой-то момент решил, что ему теперь можно всё, и напечатал в “Правде” от 14 декабря 1942 года текст под названием “Письма лейтенанта Л. из Сталинграда. Письмо первое”. Якобы пишет лейтенант с передовой, обращается к московской возлюбленной, вспоминает прогулки с ней под московским снегом… Обращено оно было непосредственно к Светлане, с четким географическим указанием: “…В Москве скоро вечер. Из твоих окон видны зубчатая стена Кремля и над ней – небо Москвы…” Непонятно, то ли Сталину донесли, то ли за Светланой с самого начала следили – Каплер иногда поджидал
