«Успею, — сдерживал себя Виктор, — послушаю еще немного».
«Скрытный паренек. Не идет на сближение. Сильно, видать, замаран. Что же привело его к хирургу? Может, то же, что и меня…»
— Вы ошиблись, — произнес Виктор, — ничьей не будет. Ситуация на доске обострилась.
— Как в жизни, — печально вздохнул гость. — Неожиданности всегда выскакивают из засады, когда меньше всего думаешь о них.
Виктора явно подталкивали к открытой беседе, и он, уже не побуждаемый исчезнувшим внутренним сомнением, поддакнул с горечью:
— Я это, к сожалению, на себе испытал.
Тут же уловил мысленную реплику гостя.
«А ему не легче, чем мне…»
Дыхание сбилось от взволновавшей его благодарности к чужому человеку. Он поднял голову, спросил осторожно:
— Позвольте, я расскажу вам необычную историю моего друга?
— Да, прошу вас.
«Наконец-то он ожил!»
Их взгляды встретились. Наверное, у Виктора в глазах отразилась униженная мольба, а у незнакомца отчетливо теплело доброе сочувствие. Он понял: речь пойдет не о друге.
Виктор начал медленно повторять то, что уже слышал от него Шеленбаум. Тогда, стремясь как можно быстрее освободиться от давящего эмоционального груза, он торопился, глотая окончания фраз, и слышал только себя, ощущал только свою беду. Теперь же холодный рассудок, чтобы избежать прежних последствий, вынуждал его к долгим перерывам, в которые можно улавливать ответную реакцию.
Люди, отдалившиеся на миллионы лет от своих первобытных общин, вообще разучились слушать тишину. А в те далекие времена их предки, застыв во мнимом безмолвии, разгадывали коварные замыслы иноплеменников, узнавали тайные водопои зверей, находили верные тропы в бесконечных охотничьих странствиях. Теперь же… теперь даже многие интеллигенты с утонченным слухом не ведают, что в паузах Моцарта звучит неслышная музыка.
Виктор уже знал и никому не известное: сочиненная музыка, брошенные в воздух слова передают не все, не всю правду. Вся правда кроется в тишине. Лишь тишина несет в себе истинный родниковый смысл, еще не оскверненный звуками.
Свой рассказ Виктор завершил так:
— Вот, собственно, и все. Мой друг остался наедине с самим собой. Будущего он не видит.
Белая голова была недвижна. С интересом слушал ее Виктор. Впрочем, почти все, что он услышал, произнесено вслух.
— Да, огорошили вы меня! Готов был узнать все что угодно, но не такое. За доверие я обязан предложить какой-нибудь совет. Но не могу. Не готов. Ситуация вашего друга не ложится в рамки житейских правил. Мне надо все освоить, обдумать… Дайте денек-другой?
Получив согласие, он бережно потрогал туго стянутые у подбородка бинты, спросил:
— Так вы читали и мои мысли?
— Да.
— Выходит, поверили мне, коль открылись? Спасибо!
Опять весомая моцартовская пауза. И опять голос гостя:
— Тогда мой ход. Нет, не шахматный. Разрешаете? — Губы его чуть дрогнули в улыбке. — Только я буду говорить не о друге, а о себе.
Виктор ответил виноватой улыбкой. Он ждал ответного хода, надеясь на единомыслие. Но уж никак не рассчитывал на то, что грустная исповедь незнакомца вдохнет в него былую энергию.
Глава 20
Хождение по остывшим следам
Как открытие тайного лаза чуть не привело к смертельному исходу.
Нервное возбуждение охватило Кондаурова. Он уже мчался, когда сидел за столом, мчался, когда шел по улице, даже в разорванных снах своих все время чего-то искал, зачем-то метался, куда-то спешил.
Легкая тень Гипнотизера, этого неуловимого мальчика с пальчик, стала дразнить и наяву — то в гуще людской толпы, то у дальнего поворота, то в случайно увиденном окне.
Наглое ограбление банка явно посвящалось ему, Кондаурову. Никто из сыщиков еще не удостаивался такой высокой чести. Это злило Кондаурова и веселило его коллег. Ехидный подполковник спросил озабоченно во время совещания у генерала:
— Слушай, а Гипнотизер и вправду ростом до твоего колена?
Кондауров не среагировал на вопрос, на раздавшийся смех, сидел, сурово насупившись.
«Пусть смеются, — думал сердито, — все равно отловлю поганца…»
Целый день с белобрысым лейтенантом опрашивали они в медицинском институте тех, кто знал Виктора Санина. Все говорили одно и то же: скрытный, прилежный, умненький, болезненно самолюбивый. На вопрос: «Где он сейчас?» — одни пожимали плечами, другие неуверенно отвечали: «Говорят, болеет…» Санин, видимо, принадлежал к редкому типу людей, чье отсутствие или присутствие мало кто замечает.
А когда они начинали расспрашивать о Пане, с которым часто видели Санина, происходило нечто странное: каждый по-своему старался увернуться от прямого ответа. Лишь один вертлявый и словоохотливый студентик не удержался из-за своей зловредной страстишки к всевозможным новостям и слухам и минут сорок заговорщически, приглушенным голосом, восторженно растопырив глаза, рассказывал небылицы.
Под конец болтливый студентик, освобождение вздохнув, посоветовал терпеливым слушателям:
— Сходите в общагу. Посмотрите, как живет Пан. Тогда поверите всему, что я говорил. — Он помолчал, помялся и добавил: — А про Санина порасспрашивайте у Верки, которая с ним на лекциях сидит.
Кондауров почти поверил россказням студентика, когда вошел в гостиничный номер Пана.
— Вот не думал, что в замызганном общежитии встречу такую роскошь.
Сопровождающий комендант откликнулся трусливо:
— Это не я… Приказ проректора. Устный. Я выполнял указание.
Но Кондауров, будто не услышав его лепетаний, заметил:
— Вольготно для одного студента.
Плутоватые глазки коменданта заметались растерянно.
— Еще Стинг. Ой, забыл фамилию. Тоже приказ проректора. Устный.
Стинг?! Мгновенно все соединилось в единое целое, ясное и простое, как арифметическое правило: Стинг — Пан — Гипнотизер! Кондаурову даже захотелось сказать что-то приятное, ободряющее затравленному служаке-коменданту.
Но в комнату вошла стройная девочка в простеньком платьице. За ней следовал белобрысый лейтенант.
— Вера? — спросил Кондауров.
— Да. — Смущение только коснулось ее милого личика.
— Проходите. Садитесь.
Она прошла. Села. Налила в стакан минеральной воды. Отпила глоток. Да она тут свой человек, отметил про себя Кондауров, другой бы попросил разрешения.
— Вы здесь часто бываете?
— Первый раз.
«Темнишь, малышка, темнишь…» — убежденно подумал майор.
— И не знаете, кто здесь живет?
— Знаю. Киваем друг другу при встрече и расходимся.
Она отвечала с легким пренебрежением.
— А с Виктором Саниным хорошо знакомы?
— Вместе учимся.
— Расскажите о нем.
— Пожалуй, не смогу… Он человек очень замкнутый. — Она внимательно и настороженно посмотрела на Кондаурова. — Они чего-нибудь натворили?
— Думаете, что способны?
— Я не думаю, я спрашиваю.
— Возможно, — пожал плечами Кондауров, — Вот я и хочу с ними побеседовать. Вы не знаете, где они?
— Представления не имею. Давно не видела.
— Вас, однокурсницу, это не тревожит?
— Повторяю: меня ничто с ними не связывает.
Сказала, как захлопнула дверь.
«Э, милая, придется еще беседовать с тобой, что-то скрываешь, вижу…»
— Хорошо. Извините за беспокойство.
Она допила минеральную воду, поднялась и молча направилась к выходу. На лице и в движениях ее отражалось оскорбленное достоинство.
Эти беседы, может быть, и утонули бы в милицейских заботах, если бы на следующее утро дежурный милиционер не протянул Кондаурову записку.
— Вам, товарищ майор. Кто-то подбросил и смылся.
Четкий компьютерный набор: «Не стучись в эту дверь, Кондор. Предупреждаю».
Огненно вспыхнула злость. Первый, о ком подумал, — Гипнотизер! Да нет, для него вроде бы хамовато. Пан? А кто такой в самом деле Пан?
Ехидный подполковник сидел в своем кабинете.
— У тебя есть что-нибудь на Пана?
Тот ответил сразу:
— На студента по фамилии и по кличке Пан у меня все есть. Кроме улик. Зацепиться не за что. Прозрачен как стеклышко.
— Покажи.
Подполковник достал из сейфа серую папку, протянул Кондаурову.
— Чтиво скучное. Как о святом апостоле. Но чтобы всколыхнуть твою могучую фантазию, предложу один фильмик. Пошли в кинозал.
— Лучше расскажи.
— Не-е-т, — пропел подполковник. — Такое смотреть надо. Мы сняли похороны больших авторитетов — Хозяина и Зуба и еще одной шавки, которую тоже подстрелили при неизвестной нам разборке у ресторана «Три толстяка». Там отмечали юбилей Хозяина.
— А при чем здесь Пан? — спросил Кондауров.
— Пойдем. Ты увидишь его новую ипостась.
