извлекли из кабины. На руку тотчас наложили жгут, чтобы остановить кровотечение. Клод де Монришар, которому я спас жизнь, теперь в свою очередь спас жизнь мне. Он заметил, что я вошел в пике и мой аэроплан рухнул на поле. Зная, что я в беде, он тоже сумел оторваться от немцев и последовал за мной… Но опасность покуда не миновала. Хотя мы находились во французском тылу, трое бошей тоже снизились и начали сверху обстреливать нас. Вытянув меня из кабины, Клод потащил меня через поле, прямо под огнем фоккеровских пулеметов. В конце концов мы добрались до окопа на краю поля, где и укрывались, пока боши не улетели. Мы были спасены. Позднее Клод насчитал в своем «спаде» больше трех десятков пулевых пробоин. Нам обоим здорово повезло. Однако же кость в моей руке была перебита. Меня отправили в парижский лазарет, и хотя хирурги очень старались спасти руку, началась гангрена, и им пришлось ее ампутировать. Вот такова, малышка, история о том, как я потерял руку в небе над прекрасной Францией.
В эту минуту в салон вошла мамà, очень сердитая.
— Сойди с колен отчима, — бросила она. — Что ты здесь делаешь с ребенком, Пьер?
— Просто рассказал ей одну историю, дорогая.
— Почему она у тебя на коленях?
— Она часто сидит у меня на коленях. Раньше ты никогда не возражала.
— А теперь довольно. Она слишком большая для этого.
— Ей десять лет, Рене.
— Ты слышала, что я сказала. Сойди с колен отчима.
5
Шли годы. Мне сравнялось десять, одиннадцать, а теперь уже почти двенадцать. Детство проходит быстро и в самом деле занимает лишь малую часть нашей жизни, но насколько же глубокий отпечаток эти годы сообщают нам на весь остаток наших дней.
Габриель, дядюшка мамà, человек очень богатый, владелец крупных плантаций в Египте, приехал навестить нас в Марзаке. Он предложил дяде Пьеру новую работу. У дяди Габриеля возникла идея повторить успех египетских плантаций, начав подобное дело в другой стране, где есть те же преимущества, какие предоставлял Египет в ту пору, когда он приобрел там владения, — изобилие дешевой рабочей силы, низкие цены на землю и плодородные почвы. С этой целью он хочет послать дядю Пьера в Центральную Бразилию, на берега реки Парагвай, недалеко от границ с Парагваем и Боливией, на равнины Мату-Гросу, где заочно купил огромную территорию в несколько тысяч гектаров, под названием Барранку-Бранку. Когда он разложил на обеденном столе в Марзаке карту, чтобы все нам показать, я одновременно разволновалась и испугалась — дикая далекая страна, одна из самых диких на свете, по словам дяди Габриеля, и невероятно далеко от Франции.
— По правде говоря, Пьер, — сказал дядя Габриель в тот вечер за ужином, — никто по-настоящему не знает, что представляет собой эта моя собственность. Я не уверен, что кто-нибудь, кроме разве что немногочисленных местных индейцев, объехал ее целиком. Конечно, сам я слишком стар для подобного вояжа. И потому предлагаю вам поехать туда в качестве моего агента — моих глаз и ушей, — чтобы изучить все аспекты и доложить мне насчет структуры и сельскохозяйственного потенциала.
— Звучит как потрясающее приключение, виконт, — сказал дядя Пьер, прищурясь, явно взволнованный проектом.
— И долго ли он там пробудет, Габриель? — спросила мамà.
— Полагаю, не меньше года. Может быть, даже дольше. Прежде чем вы примете решение, Пьер, я должен обратить ваше внимание на весьма реальные риски подобного предприятия. Во-первых, вам придется приготовиться к долгой разлуке с женой, потому что я хотел бы также, чтобы вы прошли некоторую практику на действующих асьендах Аргентины и Парагвая, чтобы ознакомиться со всеми аспектами фермерства в этой части света. У меня есть там друзья-плантаторы, и они наймут людей, которые обучат вас всем тонкостям бизнеса. Если вы примете мое предложение, могу заверить вас, что в ваше отсутствие я постараюсь проводить как можно больше времени с Рене, так что она не будет одинока.
— Во-вторых, — продолжал дядя Габриель, — должен напомнить вам, Пьер, что вы будете одиночкой-европейцем, проникшим в сердце незнакомой страны, страны дикой и враждебной, в тысячах километров от цивилизации. Что станется с вами, если вы захвораете или с вами произойдет банальный несчастный случай — падение с лошади, например? Все это необходимо учесть, прежде чем принять решение.
Дядю Пьера опасности предприятия не пугали. Как раз наоборот. Несмотря на то, что имел лишь одну руку, он был молод, силен и любил приключения, и по блеску в его глазах я видела, что решение он уже принял, что он не откажется от столь романтического предприятия. После ужина дядя Габриель ушел к себе, а дядя Пьер остался с мамà в салоне.
— Ты только подумай, дорогая, — сказал он, — территория больше нескольких департаментов Франции. И ваш дядя предлагает пятидесятипроцентное партнерство, так что у нас есть шанс стать миллионерами, как он. Ты и я заживем как короли меж Европой и Южной Америкой. У нас впереди вся жизнь, и мне кажется, год разлуки — небольшая цена за такую возможность. Твой дядя сам сказал, что составит тебе компанию в мое отсутствие. Таким образом, я буду уверен, что с тобой все хорошо.
— Не надо меня уговаривать, Пьер, — сказала мамà в своей типично деловой манере. — Независимо от того, что я имею сказать, я вижу, ты уже решил принять предложение Габриеля.
И после многонедельных приготовлений — закупки снаряжения, одежды, оружия и медицинских принадлежностей, а также прививок от экзотических хворей той далекой страны — наконец настал день отъезда дяди Пьера. Мы с мамà проводили его в Гавр, где он поднялся на борт итальянского судна «Бьянканомо», которое доставит его в Аргентину. Мне всегда живо вспоминается этот день.
Матросы отдали швартовы, дядя Пьер с палубы глядел вниз, на причал, на меня и мамà. Я всегда думала о дяде Пьере как о большом и добром, но сейчас, на этом огромном корабле, он казался таким маленьким и ничтожным, таким сиротливым. И кое-что еще: он был невероятно печален, словно романтика и восторг путешествия в неведомую страну разом сменились реальностью разлуки с родиной и близкими. Когда корабль дал гудок и начал медленно отходить от причала, я прочла в глазах дяди Пьера ужасное осознание, что это не только начало чего-то, но и конец. И действительно, когда через год с лишним дядя Пьер вернулся во Францию, все в нашей жизни изменилось и уже не могло стать прежним, ведь так не бывает.
Мамà тоже об этом знала, и прежде
