От ужина я отказалась (я отлично представляла себе этот ужин), поклевала орешков, заела яблоком… Вышла из номера и до наступления темноты еще погуляла по лесу… Кстати, на берегу поэтичного и тихого пруда я обнаружила новый трехэтажный корпус. На поляне перед ним росли три огромных, былинной красоты сосны, под одной из которых так и остался стоять плющенный в гармошку джип «Чироки»…
После ужина я должна была встретиться с мандатниками, обнаруженными загонщиками из «Твердыни» здесь, в этих Брянских лесах…
Эдик, такой же старательный и истовый, как Павлик, такой же святой, — а может, у него, как и у Павлика были на то причины личного свойства, — сопроводил меня в темный, с перегоревшими пробками, зал, где уже сидели ребята.
— Ничего-ничего, — приговаривал он, ведя меня, как слепую, за руку по какому-то проходу к столу, покрытому, на ощупь, клеенкой, — вот уже сейчас чинят-чинят, а вы пока говорите, говорите… вас слушают. Ти-ха!!!
Я начала в полную темень:
— Дорогие друзья, это даже символично, что наша беседа начинается так странно, вот мы не видим друг друга, но вслушайтесь: едва возникает звучание голоса, просто — человеческого голоса, и…
Зажегся свет, раздался свист, я ослепла на минуту, а когда открыла глаза, обомлела: в небольшом зале за длинными, без скатертей, столами, сидели человек тридцать Серых, лет по четырнадцати, точно таких же, какие недавно целились в меня на террасе «Рюм.чной», мне даже показалось, что под свитерами у них топорщатся ТТ и ПМ…
— …Здравствуйте… ребята… — проговорила я. — Ну что ж… Вот сейчас… мне тут наладят слайдпроектор, и мы… кое-что посмотрим…
Щуплые, угловатые, костистые, они смотрели на меня без всякого интереса. Рядом крутился Эдик и еще один парень, видимо, тоже — сотрудник «Твердыни»…
— Что бы вы хотели посмотреть? — спросила я, подавляя страх и сострадание при виде этих гаврошей… — Я вообще-то привезла еще мультфильмы израильских авторов, есть виды городов Израиля…
— Мультики давай! — крикнул один, остальные заржали взрослыми голосами.
— Что вы делаете, — тихо проговорил у меня за плечом Эдик, — они же взрослые люди, не смотрите, что малорослые… Им всем по восемнадцать, по двадцать лет…
Я во все глаза глядела на эту породу лесных недорослей, — сколько же в детстве недодано было фруктов, молока, мяса… этим потерянным коленам…
— Ну, хорошо, — сказала я. — Кто из вас бывал хотя б однажды на море?
Они молчали, также вчуже, равнодушно меня рассматривая.
— Я расскажу вам про моря, — хотите? Сразу про три моря, вокруг клочка земли. Про Средиземное. Красное… Мертвое… Начнем вот с этой рыбы… — и поставила слайд с удивленной физиономией красной, в черную полоску, рыбины, с какой лет пять назад столкнулась в Эйлате, у кораллового рифа…
…На рассвете, проснувшись, по обыкновению своему, в пять, я быстро собралась, написала благодарственную записку Эдику, оставила ребятам в подарок книги, календарики и буклеты, сложила слайдпроектор в коробку, взвалила сумку на плечо и тихо вышла во двор. Пансионат «Лесное раздолье» еще спал.
Я миновала поляну с тремя соснами и разбитым джипом «Чироки» и попала на асфальтированную площадку перед ржавыми воротами. Здесь стояла скульптурная группа: почти целый мужчина, подпертый с обеих сторон двумя женщинами, одна из которых держала на руках неважно сохранившегося ребенка. Из-под ног этого многоженца рвались в вечное небо два лебедя с поистине орлиным размахом крыльев…
Минут сорок я голосовала на шоссе, на Брянском направлении, надеясь, что мой приличный вид смягчит сердце какого-нибудь водителя… Наконец притормозил какой-то «москвич»-долгожитель.
Я наклонилась к окошку:
— До Брянска не подбросите?
Пожилой, вполне благообразный дядька в куртке. На заднем сиденье кто-то спит, откинув голову и закрыв ее кепкой, — такие по семьдесят рублей продаются во всех российских сельмагах…
— А сколько дадите?
— Не знаю… назовите вы цену…
— Охо-хо… Брянск, эт, уважаемая-хорошая, недешево будет… Эт я крючок приличный должен делать…
Сейчас заломит, с тоской подумала я, а куда деваться? Представила, что сейчас меня нагонит Эдик, примется уговаривать остаться с его мировыми ребятами, рассказывать про вот такойского окуня… Сейчас заломит, долларов двести…
— Ну, сколько ж с вас взять? — он изучающее смотрел на меня сквозь полуопущенное стекло — Не меньше двухсот… Двести рублей дадите?
Я открыла дверцу и села рядом с ним… Поехали…
— Народ-то все ездит, ездит… вон, старика подобрал, дрыхнет, чучмек какой-то… ни слова по-человечески, а туда же… путеше-е-ествует… С вами хоть поговорить можно…
И минут десять мы оживленно обсуждали здешние места, политику, президента Путина и мою тетку, учительницу, которая, согласно инструкциям департамента Бдительности, родилась в моем воображении пять минут назад, и к которой я — к немалому своему удивлению — ездила в гости…
На горизонте показалось Сельцо…
По мере приближения некоторая странность стала проявляться в домах, в пустынных улицах, в разбитых окнах вчера еще целых, хоть и обшарпанных домов…
— Ё-олки… Эт что здесь за погром? — спросил дядька… Мы тормознули у совершенно разгромленной «Рюм.чной»… На террасе валялись несколько перевернутых столов, осколки бутылок и битой посуды, сильно покропленные то ли портвейном, то ли кровью… И вокруг, насколько хватало взгляда, в таком же разгроме пребывал весь славный поселок городского типа…
— Нич-чего себе… — пробормотал водитель… — Да хоть одна живая душа здесь найдется?
Живой душой оказалась все та же старуха в кустах, отплясывающая, — с удвоенной энергией, — краковяк на жестяных банках из-под пива…
Мы подрулили ближе.
— Бабуль! Эт что у вас тут за театр? — спросил водитель. — Кого бомбили?
Она подняла голову, ударила ногой по банке, та грохнула, и — эхом отозвалось несколько выстрелов на соседней улице…
— Свадьба вчера гуляла, — она мотнула головой в сторону «Рюм.чной»… — Не пустили ребят, они осерчали, стали безобразить… милицию повязали, сейчас на Почтамте держат… Говорят, из Брянска отряд пришлют… Да у наших ведь тоже пукалки имеются… Вон, слышьте?
Тут опять, уже ближе, раздались выстрелы, дядька мой поддал газу, и мы помчались по Сельцу, не оглядываясь…
— Вот ведь, козлы! — в сердцах проговорил мой водитель, когда отъехали километра на два от опасной зоны. — Вот ведь жизнь, а? Все водка, все это питье окаянное…
Мы еще посетовали на наше российское окаянное пьянство… Дядька пустился в рассказы о разных своих знакомых. Значит, наступил момент, который всегда наступает у меня в общении с кем бы то ни было: мне принимаются рассказывать случаи из жизни, а я могу поддакивать и отдыхать…
— Вот, говорю, пьянство наше… Сколько ж людей губит! И какая дикость от него повсюду происходит. У меня в том месяце приятель умер при трагических обстоятельствах. У него первая жена была страшная алкоголичка, все пропила, все спустила, но Юра за ней присматривал, несмотря, что с другой уже давно жил, с хорошей женщиной, Валей, и сынок у них десяти лет, Виталик… Так вот, Юра подкармливал эту свою, первую, жалел ее… навещал… И вот, недавно: звонит, звонит… она не отвечает… День, два… ну, он забоялся, может, она давно валяется мертвая… Примчался, звонит в дверь… Ни звука… Полез по водосточной трубе на второй этаж, забрался на балкон, смотрит в комнату через окно: так и есть, она лежит на полу, и видно, уж несколько дней лежит… Ну, Юра принялся балконную дверь ломать… и, видно, перетрудился, переволновался, — когда выбил дверь, у него у самого лопнула аорта, и он бездыханный так рядом с нею и упал… Представляете? Валя ждет Юру домой, его нет и нет, она едет по адресу и застает всю эту страшную картину… Ну, горе, горе, беда, и нет слов… Ту, несчастную алкоголичку, жалко, конечно, но она ж замечательного мужика на тот свет с собой уволокла, отца, мужа, семьянина!.. Да, а между тем, с Валей-то он был не расписан, и значит, Виталик, родной сынок, мальчик такой хороший, занимается, отличник, шахматы… кружок рисунка… выходит, он не имеет право ни на что: а две квартиры, что на Юру записаны? А как дальше жить? Возникает проблема: надо доказывать родство. А как?
Ну и Валя, в день похорон, вся в слезах едет в морг, вызывает там служителя и умоляет, чтобы тот… кусочек какой-нибудь малюсенький… с пальца покойника отрезал, для лабораторного анализа… А этот: стоит чмо небритое в кожаном фартуке, в сапогах, — и видно по роже, что с утра уже принял… Берет у Вали деньги, уходит, и минут через двадцать возвращается с каким-то мешком и с топором. Бросает к ногам Вали мешок: вот, говорит, чего там мелочиться, кусочек, то, се… я руку вам отрубил, забирайте, доказывайте, тут на любой анализ хватит… Ну и Валя, как стояла, так и свалилась там на пол без памяти… И вот я вас спрашиваю…
