Кажется, она говорила с Ланцетом. Но, сколько ни оборачивался, он нигде их не видел. Все заволокла какая-то белесая пелена, неплотная, но при этом непроницаемая. Тело болело, и он, сделав над собой усилие, вспомнил почему. Хорошо, что вообще что-то чувствует…
А потом голос Твилы раздался совсем близко, и она сказала: «Пейте». К губам прижали что-то холодное, металлическое. Только тогда он понял, что в горле совершенно пересохло, и жадно припал к узенькому жерлу. Сейчас ему хотелось пить воду из ручья, зачерпывая ее горстями, а еще лучше – искупаться в нем целиком. А взамен этого в него по капле сцеживали сладковато-горькую влагу, отдающую розами и металлом. Он схватил держащего флакон за запястье и одним махом опрокинул в себя остатки. Но вместо облегчения почувствовал, как по телу растекается жидкий огонь, подобно лаве, латающей склоны гор. Эшес поперхнулся и оттолкнул склянку.
– Что… что это?
В комнате горела одна лампа, а над ним склонилась Твила. В руках у нее поблескивал флакон в серебряной оправе, с высоким узким горлышком. Хрустальная пробка покачивалась на цепочке.
– Это от баронессы, лекарство.
Эшес закашлялся и перекатился набок, пытаясь отхаркнуть только что выпитое. Поздно. Осушил до капли.
– Ты… зачем… – Он вытер подбородок.
Твила помогла ему лечь обратно и положила на лоб восхитительно влажное полотенце. Холодные струйки потекли по вискам.
– Не глупите, мастер Блэк. Если бы она желала вам зла, то просто оставила бы все как есть.
На Эшеса снова накатила усталость, а на смену жжению пришла легкость, и боль отступила. Все опять отступило…
* * *
К рассвету дыхание мастера выровнялось, из него исчезли хрипы, и пульс хорошо прощупывался. Твила устало потерла глаза и встала со стула, разминая затекшие руки и ноги. Обернулась к Ланцету.
– Я ведь больше ничего не могу для него сделать. – Тот поднял голову с лап. – Найду Розу, и дальше она о нем позаботится, они помирятся и… Неважно, просто найду ее, и все. – Твила двинулась к двери. – И не нужно на меня так смотреть. Ты сам все видел: от меня у него одни неприятности, даже во сне.
Наверху она пробыла недолго. Только пошарила в узелке и достала пузырек. Надо же, не разбился… Твила обвела пальчиком горлышко. Единственное воспоминание, его-то она может себе позволить? От него вреда не будет? Быстро сунув его в карман, она в последний раз обвела взглядом комнату, тронула привязанный к потолку сушеный пучок лаванды, с которого посыпались сиреневые хлопья цветков, и спустилась вниз.
Она была уже у самой двери, когда…
– Не смей. – Пальцы замерли на ручке.
Твила обернулась.
Мастер Блэк стоял, держась за косяк. Один глаз заплыл, и нос был страшно опухшим, но уже не кривым – успел вправить.
Твила опустила голову, но руку не убрала.
– Зачем вы встали? – пробормотала она, отковыривая деревянные ниточки от двери. – Вам нельзя.
– Ты ведь к нему собралась?
Она вздохнула, по-прежнему не глядя на него.
– Я… должна. По-другому никак. Он ведь все равно не отпустит. Тс-с-с… – Деревянная иголка вошла под кожу, выпустив красную каплю. Она быстро сунула палец в рот.
Скрипнули доски, мастер Блэк подошел совсем близко, взял ее руку в свою.
– Если ты сейчас это сделаешь, значит, все было напрасно. – Он неловко подцепил и вытащил тонкую занозу. Несколько пальцев на другой руке у него не гнулись.
От удивления Твила подняла глаза:
– Как… вы себя чувствуете?
– Лучше… – так же удивленно отозвался он. – Правда, не уверен, что органы расположены в правильном порядке, да и с новыми драками придется повременить. А вообще, дай-ка я лучше обопрусь на тебя.
Твила поспешно подставила плечо и помогла ему сесть в кресло. А потом опустилась рядом.
– Простите.
– За что ты извиняешься?
– Это из-за меня он вас так…
– Брось. Меня еще никогда не отделывали ревнивые мужья. Жизнь прожита не зря.
– Не шутите так.
– А что мне еще остается? – резонно заметил Эшес и поморщился. Его тошнило – видать, сотрясение. Да и треснувшее ребро давало о себе знать. Боль уменьшилась, но никуда не делась. Он чувствовал себя наспех сшитой куклой: набивка не вываливается, но тут и там торчит меж крупно накиданных стежков. Он пощупал языком пустоту на месте зуба. – Твоей вины здесь нет. Единственное, чего я не пойму: почему ты сразу мне все не рассказала?
– Мне было стыдно… Меня ведь отдали, как плату, понимаете? А я сбежала. Я не имела права.
– Это твой отец не имел права. Ты не вещь, чтоб тобой расплачиваться.
– Сейчас это уже неважно. Я устала бояться, что Левкротта меня найдет. А он ведь все равно найдет. Не хочу, чтобы из-за меня вы снова пострадали… или чтобы пострадал кто-то еще.
– Этого и не будет.
– Но… как?
– Мы что-нибудь придумаем.
– Что?
– Что-нибудь… – Эшес неловко погладил ее по щеке здоровыми пальцами. – Ты же слышала: у нас есть на это целых три дня. Но сперва мне нужно отдохнуть. Сейчас я не вспомню даже, каким концом держать скальпель. Твила…
– Да?
– Пообещай, что пока я буду спать, ты не сбежишь к нему. – Твила прикусила губу. – Ну?
– Обещаю.
– Вот и хорошо. – Эшес тяжело поднялся, и она осторожно обняла его за пояс, подставляя плечо.
– Кстати, ваш зуб в баночке на столе.
– Да, я видел…
– Помню, вы говорили, что в некоторых случаях он снова может прижиться…
– Боюсь, не в тех, когда расколот надвое. Не бери в голову. Может, это станет моей визитной карточкой: закажу вместо него золотой, и будем ходить на пару с Валетом: у него нос, у меня зуб. – Твила резко остановилась. – Что, что такое?
– Мастер Блэк, Валет, он…
Мастер покачнулся и устало оперся о стену. Осторожно коснулся разбитой брови.
– Так что там с Валетом?
– Ничего, это подождет. Теперь уже не срочно. Сначала вам нужно отдохнуть.
Мастер Блэк кивнул – видимо, на большее сил уже не осталось – и доковылял до кушетки. С облегчением опустился на нее и тут же заснул.
* * *
Настроение у Левкротта было отвратительное. Мало того что воссоединение прошло совсем не по плану, да еще нога разболелась так, что, казалось, проще и вовсе ее лишиться. Про лодыжку он вспомнил, лишь немного придя в себя. Вернее, она сама о себе напомнила. А к тому времени, как дотащился до трактира, она распухла до невероятных размеров. Сапог он стягивал морщась, с остановками и переводя дыхание.
Его комната на втором этаже трактира выходила окнами на грязную улицу. Хозяин божился, что это лучшие хоромы в его
