так говорил.
– Наверное, нужно сообщить о нем смотрителю. – Мастер неуверенно потер подбородок.
– Зачем?
– Как зачем? Чтобы провести положенный ритуал. Тебе не кажется, что Валет его заслужил?
– Если бы он этого хотел, то не пришел бы сюда. А он ведь сам пришел.
– Предлагаешь оставить его здесь?
– Предлагаю уважить его волю.
– Но… так не принято.
– У кого не принято? Почему человек не может придумать свой собственный ритуал? Нехорошо решать за него, когда сам он уже не в состоянии ничего возразить.
Мастер Блэк внимательно посмотрел на нее, потом на Валета и кивнул.
– Возможно, ты права. Значит, его собственный ритуал? – уточнил он.
Твила тоже кивнула.
Она приблизилась к саркофагу и снова провела пальцем по надписи.
– Мастер Блэк…
– М-м?
– Здесь ведь указано только ее имя. Получается, что Валета как бы и нет… Вернее, он есть, но об этом знаем только мы с вами.
– Валет заслуживает эпитафии, – кивнул мастер.
– Заслуживает чего?
– Добрых слов на прощание. Напишем его имя и… что бы ты еще хотела написать?
Твила собралась с мыслями – дело-то ответственное:
– Что он лучше всех танцевал вальс…
– Хорошо.
– …и что отлично делал флип…
– Гм.
– …и обязательно добавьте, что я выучила почти все вилки и…
– Боюсь, все не уместится. Выбери что-нибудь одно.
Твила помолчала.
– Напишите, что он был замечательный друг.
– Так и сделаем. – Мастер закатал рукава и огляделся. – Сходи-ка в сарай. У смотрителя должен найтись инструмент.
Твила вернулась с молотком и долотом.
– Вот, держите, подойдет?
Мастер взвесил в руке инструменты.
– Самое то.
А потом присел возле саркофага на корточки, примеряясь:
– Что укажем причиной смерти?
Твила задумалась:
– Напишите, что он умер от любви.
Мастер уже потянулся к камню и замер.
– Что такое?
– Немного странная причина, не находишь?
– Ничуть. Лучше уж умереть от любви, чем от пьянства или простуды.
Он поднял голову, но Твила так и не смогла понять выражения его лица. В черных глазах плясали отсветы угольков. Мастер посмотрел на нее долгим взглядом, а потом кивнул:
– Уверен, Валету бы понравилось.
Гробницу наполнило тиканье железа о камень.
Закончив, мастер устало отложил инструмент и счистил мраморную крошку. Эпитафия вышла немного кривоватая (все-таки со своими прямыми обязанностями он справлялся лучше), но, так или иначе, замечательная. Твиле даже показалось, что Валет улыбнулся. Хотя, конечно, ей так только показалось.
Специально для нее мастер прочитал вслух. Получилось так:
«Валет. Замечательный друг. Умер от любви».
Глядя на выдолбленные в камне буквы, Твила вдруг с грустью поняла, что даже не знает, когда у ее друга день рождения. Впрочем, она и своего не знает.
– Что-нибудь скажешь на прощание? – спросил мастер.
Твила кивнула и вынула из передника книгу. Она позволила «Всемирной поэзии» самой раскрыться на нужной странице – похоже, ее содержимое Валет любил особенно нежно.
– Прочтите, пожалуйста.
Мастер Блэк повертел книгу, оглядел продырявленную обложку, но не стал ничего спрашивать. Просто прочистил горло и прочел.
Когда он закончил, Твила затаила дыхание и подалась вперед, вытянув шею. Даже на цыпочки встала.
– Все в порядке?
А чего она ждала? Что Валет встанет, возмущенно отнимет у мастера книгу и отчитает за неправильную расстановку ударений и убогую интонацию? Да, признаться, именно этого ей и хотелось.
– Все хорошо, – вздохнула она.
Только Валет мог разбудить леди Мадлен. Но нет никого, кто бы смог разбудить его.
– Не хочешь оставить книгу внутри?
– Нет, я обещала Валету показать ее переплетчику.
Вроде бы нелепо думать сейчас о подобных мелочах, но для Валета это была вовсе не мелочь. Так странно: то, что для одних совсем ничего не значит, для других составляет жизнь.
– Тогда можем идти?
– Идемте.
Они задвинули крышку, погасили жаровню и отправились в обратный путь.
Глава 29, в которой что-то затевается
Левкротта так и просидел весь день возле окна, стараясь отрешиться от боли: компресс не спасал. Он даже не заметил, как спустились сумерки. Опомнился, лишь услышав стук в дверь.
В приоткрывшуюся щель просунулась физиономия трактирщика.
– Прекрати уже пучить глаза и скажи, зачем пришел.
– Тут такое дело, ваше сиятельство. Видеть вас хочет одно лицо.
Тоном это было сказано таким, словно некое невидимое ухо могло уловить недостаточную степень почтительности и трепета в голосе.
– Так передай этому лицу, что оно может поднять сюда свою задницу.
– Боюсь, это невозможно, ваше сиятельство, – послышался незнакомый голос, и в комнату, отодвинув трактирщика, вошел немолодой мужчина в черном камзоле и старомодном седом парике до середины спины. К облику прилагались вежливая улыбка и трость с затейливым набалдашником, отмерявшая каждый шаг. – Можете идти, господин Плюм, – добавил он, не оборачиваясь.
Трактирщика как ветром сдуло.
– Кто вы и зачем желали меня видеть?
– Это не я, – мягко ответил незнакомец. – Я всего лишь посланник. Но уверяю, что в ваших же интересах встретиться с… моим нанимателем.
– Предоставьте мне самому решать, что в моих интересах. Сейчас в них остаться одному. – Левкротта снова отвернулся к окну.
– Позвольте с вами не согласиться, господин Данфер, – все так же вкрадчиво возразил собеседник, ничуть не смутившись столь пренебрежительным приемом. – Кстати, вот это, – протянул он флакон в серебристой оплетке, – вам. От ноги.
Левкротта резко развернулся и прищурился:
– Вас послал мой отец?
* * *
Вниз он спустился, так и не успев до конца замотать шейный платок, который ему любезно одолжил гость.
Трактирщик отвел их в отгороженную от остальных залу, видимо, предназначенную для особых случаев. Где-то за стеной слышались смех и звон кружек.
Отличие этой комнаты от остальных заключалось в том, что она была чуть менее убога и располагала внушительным камином. Сейчас напротив него стоял некто в плаще, резко выделяясь на фоне огня.
– Побыстрее сообщите, зачем пришли, я вам откажу и разойдемся.
Неизвестный повернулся и снял капюшон. Левкротта от изумления отступил на шаг, что с ним редко случалось.
От красоты незнакомки захватывало дух. Пепельные волосы волнами струились по плечам, а глаза при этом освещении казались цвета хорошо выдержанного вина.
– Грин, неужели ты был непочтителен с господином Данфером? – мелодично осведомилась она.
– Если это так, ваша светлость, то мое раскаяние не знает границ, – поклонился его провожатый.
– Боюсь, время, проведенное в пути, не самым лучшим образом сказалось на моих манерах, миледи. Спешу исправить это досадное недоразумение. Левкротта Данфер, к вашим услугам.
Он никогда не менял тон намеренно – это всегда происходило само собой, в зависимости от того, кто перед ним стоял. Сейчас это была женщина, похожая на экзотический цветок, чей пестрый окрас и капельки на лепестках являются лучшей
