зеркале, висевшем за спиной Матаса Смолокура, она видела брата, укладывающегося в гроб. И как Пятрас угадал цель ее поездки? Как?
— Э-э, Агнесса! Раньше люди еще верили, что кладбище — святыня. Было! А теперь, чуть что, сразу кости переносить. Чьи перенесут, чьи оставят… На месте кладбищ парки. Ты бы только глянула, по этим паркам пьяные шляются, девок лапают. Нет покоя. А хочется быть уверенным, что ляжешь и будешь лежать вечно! До тех пор, пока не вострубит архангел…
Агнесса покачивалась на мягком сиденье, глядя на такие же, как и лицо, желтые руки брата. Руки Виктораса Тикнюса! Казалось, что они с самого рождения только и делают, что крутят баранку, обтянутую мягкой черной кожей.
Уже вечерело, когда подъехали они к кладбищу в далеком предместье и, оставив машину у ворот, разыскали крест из шлифованного мрамора. В сумерках он выглядел особенно траурно, как крыло черной подстреленной птицы. Его основание плотно вросло в землю, хотя сам крест был небольшим. Пятрас Собачник несколько раз обошел вокруг, внимательно присматриваясь к кресту, потом наклонился и ладонью почистил или погладил мрамор, выбитые на нем буквы «Пятрас Собачник», год рождения — все красивым, «моцартовским» шрифтом; таким же самым, видимо, некто, заранее получивший плату, выбьет и дату смерти. Агнессе доводилось слышать, кое-кто еще при жизни ставит себе памятник, однако никогда до сих пор она не ощущала, какую силу таит в себе подобная предусмотрительность. Может, есть словцо попроще — хозяйственность, например? Она отвернулась, чтобы не смотреть на брата, однако тут же услышала его шепот, от которого некуда было спрятаться:
— …И помоги мне, господи, снова стать молодым, здоровым, жить снова и снова. Убеди Агнессу, сестру мою, пусть сделает она доброе дело, пусть откроет мне свой эликсир молодости! Господи, сколько капель у дождя, столько у меня слез, жажду оплакать грехи свои и смиренно прошу прощения у тебя за содеянное мною, господи… Помоги мне, и я вечно буду твоим, твоим. Во веки веков. Аминь…
Когда Агнесса, не утерпев, обернулась, она увидела, что Пятрас Собачник, стоя на коленях, крестит себя, свой надмогильный крест, деревья и ее, Агнессу. Подползши на четвереньках, как побитый пес, он припал к ногам сестры, стал целовать их. Чего он хотел от нее? Словно играя в прятки, она отступала за крест, за деревья, пока Пятрас Собачник не оставил ее в покое и не вернулся к своему кресту, снова истово оглаживая мрамор ладонями. Она увидела, как от его прикосновений отошла в сторону шлифованная плоскость с красивыми, выведенными «моцартовским» шрифтом буквами. Почти до плеча засунув руку в тайник, брат вытащил два кирпичика и протянул сестре.
— Господи, сделай так, чтобы Агнесса простила мне мои прегрешения и… дала совет, как остаться молодым. Говори ее устами, господи. Ничего для нее не пожалею… слышишь, ничего!
Агнесса чувствовала себя рыбой на берегу, птицей на дне омута; Пятрас Собачник поймал эту рыбу и утопил эту птицу. Тень его надвигалась на сестру, надвигалась, неся с собой не глину, не гранит, а золотой кирпич, надвигалась, совала золото ей в руки, пока Агнесса не вскрикнула и не швырнула желтый брусок наземь. Брат увидел это и, поняв ее жест по-своему, вытаскивал из тайника все новые слитки — с царским орлом и без него, разворачивал замотанные в гнилые тряпки столбики золотых и серебряных монет…
— Все от-дам, — выдыхал он по слогам, — только скажи, почему молодая!
— Уймись, Пятрас… Собачник, — ответила Агнесса, прижавшись к стволу дерева, — нет у меня того, о чем ты просишь. Кто может отдать то, чего не имеет сам?
Пятрас Собачник, видимо, сходил с ума. Он сунул в рот горсть монет и начал грызть. Потом плевал золотом в Агнессу. Лицо его то трепетало, то каменело, как у мертвеца.
— Не хочешь?.. Не хочешь?.. — хрипел он сквозь зубы, и Агнесса видела, как они, гнилые от старости, вдруг зажелтели от таящего во рту золота. — Не хочешь, вошь несчастная?.. Так и не сестра ты мне! Чумазая девка! Вошь на моем теле, вот кем ты была и будешь…
Агнесса отступала от дерева к дереву, дивясь тому, что на кладбище так пусто и так страшно, что нигде живой души не видать.
Наконец она добралась до домика кладбищенского сторожа, но он был пуст, и Агнесса побежала дальше, уже по дороге, по которой, она знала, бежать тоже было опасно, потому что Пятрас Собачник сейчас сядет в свою «Волгу» цвета тумана и задавит ее… Хорошо, что уже виден был знакомый молодой милиционер, тот самый, стоявший на перекрестке и запрещавший ездить по городу на санях, хорошо, что он поднял свою палочку и остановил движение. Тогда и услышала она визг тормозов «Волги» Пятраса Собачника и растопырила руки, чувствуя, как соскальзывает с плеч вишневое платье и ее нагое тело падает в ласковые руки человека с усами Винцялиса и подбородком Бейнариса.
15
Агне открыла глаза, когда Тикнюс разговаривал с остановившим машину автоинспектором. Они стояли у белой полосы на широком шоссе, почти уже влившемся в предместье. Но это еще не был город, так, по крайней мере, утверждал Тикнюс, доказывая автоинспектору, что он никогда не превышает скорость там, где это запрещено. Он, мол, и теперь постепенно сбрасывал газ, зная, что въезжает в город, и ехал бы еще медленнее, если бы заметил знак; установили неправильно — так повернули, что и не разглядишь, а если и заметишь, еще гадай, к тебе он относится или к тому, кто подъезжает справа. И действительно, когда они, оставив машину, подошли к знаку, автоинспектор вынужден был согласиться, что водитель прав, знак поставлен черт знает как, что за обормоты устанавливали? Он извинился перед Тикнюсом, но, козырнув ему, все-таки упрекнул:
— Другие видели!
— Видать-то и я видел, — возразил Тикнюс, — но надо, чтобы порядок был, тогда и штрафовать меньше придется.
Агне слушала их спор, а думала о Спине. Теперь, когда она уже приехала — почти приехала! — испугалась своей смелости. Эта смелость была так же беспардонна, как и ее, Агне, любопытство, когда читала она письмо, предназначенное не ей. Но ведь она так и не дочитала его! И от этого Агне снова стало не по себе, охватило безумное желание вытащить письмо и прочесть до конца. Узнать все… Тем временем возвратился в машину Тикнюс. Агне глянула в его сторону и спросила:
— Чего он хотел?
— Дырку в талоне сделать или рубль получить.
Она не очень-то поняла, в чем дело, но почему-то заволновалась, как и тогда, когда прикоснулась к локтю Тикнюса.
