отаве, Агне, зажав в кулаке подарок, покинула конюшню, тетю Марике, дремлющих лошадей. До чего же приятно было ей от одной мысли, что есть люди, для которых ты хоть на миг цветок вишни, и они никогда не наступят на тебя каблуком, пусть даже лежала бы ты на самом грязном асфальте — во дворе свинофермы, лежала под летним дождем, под сверканием молний и громыханием грома, когда случается нечто такое, с чем ты не можешь совладать, ведь ты не вундеркинд Лиувилль, всего-навсего Агне Каволюте, пусть и получившая аттестат зрелости…
Возле кузницы Дукинаса личный шофер Йонаса Каволюса Тикнюс все жал и жал на гудок «Волги», притворяясь, что не видит Агне, которая бежит сюда по сверкающей от капель отаве. Казалось, что его, как и кузнеца Дукинаса, очень занимает брошенный возле наковальни, недоделанный еще латунный флюгер.
Сирена автомашины кричала на весь Таурупис: смотрите, почти год не надевавшая своего вишневого платья девчонка Каволюсов уже третий раз, не спросись родителей, удирает из дому, и ее совсем не заботит то обстоятельство, что у Риты Фрелих раскалывается от боли голова, что мать ничего не сможет объяснить мужу, когда он поздней ночью вернется из Вильнюса, где Лиувилль Каволюс, самый молодой в мире доктор физико-математических наук, сделал доклад — положил еще один камень в пьедестал памятника, который должен прославить его род.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
13
Дождь прекратился, и ветер совсем утих. В лесу, по которому вилась дорога, шелестели только кроны осин. А ведь еще неподалеку от Тауруписа «Волга» вела поединок с ветром. Слушая, как рвется он в машину сквозь маленькую щелку в окне, как завывает где-то подо дном и над крышей автомобиля, Агне снова ощутила беспокойство и подумала: «Вот теперь-то и случится что-то плохое». Ведь в Тауруписе не зря говорят: «Если внезапно собрался в путь, не рассчитывай на хорошее».
Однако пока ничего плохого не стряслось, только на поворотах Агне швыряло то в одну, то в другую сторону, и ей пришлось вцепиться в ручку над дверцей. Впрочем, что могло случиться в дороге, когда машину ведет такой шофер? Раза два Тикнюс отвозил Риту Фрелих и ее, Агне, в Палангу. Казалось, на крыльях нес; приедет, выгрузит чемоданы и сразу же обратно: чтобы снова быть рядом с Йонасом Каволюсом, который уже много лет по своему усмотрению распоряжается его жизнью.
Ничего не может случиться, когда машину ведет Викторас Тикнюс! В Тауруписе он появился, когда Агне еще и на свете не было. Йонас Каволюс случайно встретил Тикнюса в Вильнюсе и привез с собой. Агне знала, как радовался и теперь продолжает радоваться ему отец: столько лет — и ни одной аварии! «Столько лет» — это уже в Тауруписе. А ведь Викторас Тикнюс водил машины по фронтовым и тыловым дорогам с сорок второго! Пули миновали его, хотя и во время войны, и после нее вот так, рядом, как теперь сидит Агне, очень часто сидел кто-то, в кого стреляли, из-за кого и сам он мог лишиться головы.
Еще Агне слышала, что Йонас Каволюс вошел в жизнь Виктораса Тикнюса в роковой для того час — после аварии. Тикнюса только что выписали из больницы, и он торил дорожку в прокуратуру. Злой рок настиг человека где-то под Бирштонасом, на мосту, к счастью, не через Неман, а на реке поменьше. Было два часа ночи, когда ЗИМ с Тикнюсом за рулем срезал три придорожных столбика и, взлетев, словно птица, камнем упал с обрыва. Допрашивали обоих, и водителя, и его начальника, пассажира, пытаясь понять, как это получилось, что в два часа ночи один пьяный человек приказал другому, не менее пьяному, сесть за руль и ехать. Ведь могли бы переночевать на месте и преспокойно вернуться в Вильнюс утром! Что заставило, что погнало их в ночь, когда опасность была не только в опьянении — затаившиеся в ночном мраке винтовки жалили злее, чем осы днем. А если уж так получилось, то обязательно ли было Тикнюсу засыпать за рулем, не мог ли он потерпеть еще немного?..
Каким образом удались Йонасу Каволюсу нащупать кончик нити этого дела и оборвать ее, таурупийцы не знали. Результаты директорской деятельности у всех на виду, а вот пути, которыми он их достигает, не всегда. Йонасу Каволюсу понадобился человек, который умеет одинаково хорошо водить машину по разбитым проселкам и по гладким городским улицам, он такого человека и нашел! И зачем вспоминать о беде, если Тикнюс — баловень счастья?
Нет, то, что «Волга» сражалась с ветром, Агне не пугало, не в таких переделках бывал Тикнюс. Да и в Тауруписе никто не волновался, заслышав скрип флюгера на ветру: на то он и флюгер, чтобы вертеться и скрипеть… Тревожно стало оттого, что Агне подумала о своей прапрабабке, матери Агнешки Шинкарки, о той несчастной Агнессе, которую нашли мертвой с подковами, прибитыми к ногам и руке… Ведь зеркальце, принадлежавшее Агнессе и обнаруженное Матасом Смолокуром в кармане Агнешкиной шубейки, лежало теперь в сумочке Агне. Давно нет этой шубейки, Агнессу тоже никто не помнит, а зеркало есть — разверни лоскуток черного сатина, и оно заблестит… Тем более когда едешь по дороге, хранящей еще, быть может, следы Агнессы, ведь по ней прибрела она в Таурупис в ту ночь; так и тянет потрогать, даже поглядеться в подарок тети Марике…
Тетя, отдавая ей зеркальце, снова завернула его, затянула крепким узелком. Пальцами не развяжешь, надо зубами; совершенно непонятно, зачем Агне грызть этот грязный лоскут? Да еще на глазах Тикнюса? Ведь ничего нового, развернув сатин, не увидишь, даже себя не узнаешь; такое зеркало давно выбросила бы и сама Агнесса… Только одно осталось у этой ненужной вещицы — служить напоминанием о давней обиде. Потерев кусочек стекла о платье, Агне увидела в нем бегущее за деревьями солнце, и светлые зайчики запрыгали по салону «Волги». Стекло ожило! В нем отразился лес, но только не летний, с тенями июльского заката, а покрытый зимними сугробами. Большие ели оставались зелеными, почти черными на фоне снега, а маленькие елочки едва угадывались под снегом, и заячьи строчки бежали поверх них, словно по кочкам. Но Агне интересовали не следы, оставленные зайцами. Ее глаза высматривали в туманном стекле человеческий след, шаг за шагом тянущийся к молодняку, выросшему в березовой роще, по редкому сосняку на вершине холма. Увидела Агне и самого человека — Агнессу с ребенком на руках. Эту завернутую в шубейку девочку нарекут потом в Тауруписе Агнешкой Шинкаркой. И
