В эту минуту наконец возвратился Монжуа в сопровождении герольдов, и настроение Генриха значительно улучшилось.
— Слава Богу! — вскричал он. — Если уж нам не суждено ничего узнать об этом благодетеле, то, по крайней мере, наше любопытство будет удовлетворено в другом отношении, а нас это не менее интересует. Милости просим, Монжуа. Ну, что мы узнали? Как имя этого смелого авантюриста? Впрочем, стой! Прежде чем ты скажешь, мы хотели бы держать пари на наше ожерелье против ленты, которая развевается на каске шевалье Кричтона, что этот новый боец — Гиз.
— Принимаю ваше пари, государь, — сказал Кричтон. — Залог против залога.
— Рассуди нас, Монжуа, — сказал Генрих.
— Ваше величество проиграли, — ответил Монжуа. — Это не герцог Гиз.
— Вам всегда счастье, Кричтон! — вскричал Генрих, неохотно снимая ожерелье со своего шлема и отдавая его шотландцу. — Бесполезно бороться против того, кому постоянно улыбается капризная богиня.
— Да, ваше величество лишились талисмана, который лучше закаленной стали защитил бы вас от моего копья, — отвечал Кричтон.
С этими словами он обнажил голову и надел ожерелье поверх своей каски.
Это движение не укрылось от Эклермонды. Как мы уже говорили, ее положение позволяло ей видеть все вокруг, и она с изумлением обратила внимание на необъяснимое поведение короля и его соперника.
Между тем Генрих снова обратился к Монжуа с расспросами о незнакомом рыцаре.
— Он пожелал скрыть свое имя, — отвечал Монжуа, — ему это позволяют законы турнира.
— Держим пари, что ты признал его право поступать таким образом? — произнес раздраженным тоном Генрих.
— Чтобы исполнить должным образом мои обязанности, как представителя вашего величества, я не мог поступить иначе, — отвечал Монжуа.
— Вы правильно поступили, — сказал, нахмурившись, король.
— Я исполнил свой долг, — заметил суровым тоном Монжуа. — Ваш дед, славной памяти Франциск I, не стал бы так со мной обращаться…
— И его внук также, — отвечал, смягчаясь, Генрих. — Простите меня, мой старый и верный слуга.
— Государь!..
— Довольно! Под каким девизом записался рыцарь?
— Под странным девизом, государь: Беарнец.
— Беарнец? — вскричал изумленный Генрих. — Что это значит? Это какая-нибудь интрига! Только один человек во всей Европе имеет право носить этот девиз, и он не настолько безрассуден, чтобы осмелиться явиться сюда.
— Может быть, это один из храбрых капитанов короля Наваррского, который с умыслом присвоил себе девиз своего государя, — отвечал Монжуа. — Может быть, это Шатильон или д'Обинье.
— Он один? — спросил Генрих.
— Нет, государь, его сопровождает посланник короля Наваррского Максимилиан де Бетюн барон де Роcни.
— А! Друг нашего кузена Алькандра, — сказал, смеясь, король.
— И супруг прекрасной Диоклеи, — заметил Жуаез многозначительным тоном.
— Мадам Росни, кажется, еще жива, хотя супруг и грозил ей кинжалом и ядом, когда узнал об ее интриге с Генрихом Наваррским, правда, маркиз? — спросил Сен-Люк, обращаясь к Вилькье.
Это был прямой удар. Губернатор Парижа несколько лет тому назад убил свою первую жену, Франциску де ла Марн, при сходных обстоятельствах. Однако Вилькье решил парировать удар.
— Барон Росни низкий и сговорчивый рогоносец, — сказал он с усмешкой, — и вполне заслужил свою участь. Счастливы те, чьи жены так обижены природой, что с их стороны нечего опасаться измены.
В толпе придворных послышался смех. Баронесса (как мы уже заметили) была самой некрасивой женщиной своего времени.
Сен-Люк уже готовил раздраженный ответ на насмешку Вилькье, но король остановил его.
— Ни словом более об этом! — сказал Генрих. — Вот барон Росни и его неизвестный спутник.
Действительно, в это время на арену въехали два всадника в полном вооружении в сопровождении двух оруженосцев, державших их копья. Первый из них, закованный в тяжелые стальные доспехи, сидел на вороном скакуне, таком пылком и горячем, что требовалась вся сила могучих рук всадника, чтобы обуздать его нетерпение. Забрало всадника было опущено, и сквозь частую решетку невозможно было даже различить блеска его глаз. Его латы, от наплечника до наплечника, перья его шлема, седло и узда его лошади, щит, копье и боевой топор, прикрепленные к луке седла, — все было цвета крови.
Позади этого всадника, который был не кто иной, как Генрих Наваррский, ехал оруженосец в ливрее того же цвета, держа копье и щит, на котором был нарисован простой цветок, так прелестно описанный одним великим поэтом нашего времени, с надписью золотыми буквами под короной:
J'aurai Foutours au coeur ecrite
Sur toutes les fleurs la Marquerite.
Очевидно, этот девиз намекал на Маргариту Наваррскую.
Барон де Росни (более известный под именем герцога Сюлли, которое он носил впоследствии) был в том же самом одеянии, в котором мы видели его несколько часов тому назад. Его длинная шпага висела по-прежнему на бедре. Сбруя его лошади была черной с красным. Перья этих двух цветов украшали его шлем.
— Этот незнакомец более крепкого сложения, чем Алькандр, государь, — сказал Жуаез. — Это не он.
— Клянусь Святым Андреем! — вскричал Кричтон, с восхищением смотревший на Бурбона. — Блестящее вооружение этого рыцаря напоминает мне стихи храброго Луи де Бово, в которых тот описывал свое собственное появление на турнире.
— Берегитесь, друг мой, — сказал с улыбкой Жуаез. — Разве вы не видите, в чей щит направлено копье этого рыцаря?
— Я это вижу, — отвечал Кричтон, — и благодарю Святого Георгия, предводителя рыцарства, что этот вызов обращен ко мне.
В это время Генрих Наваррский, оставив Росни у барьера, медленно двигался по арене, привлекая к себе всеобщее внимание, особенно внимание прекрасного пола. В мужественной и красивой фигуре Бурбона было что-то такое, что неотразимо действовало на женские сердца. В настоящую минуту действие было почти волшебным. Когда он остановился на мгновение перед большой галереей, среди прекрасных дам, ее наполнявших, произошло волнение.
— Кто это? Кто это? — спрашивали все друг у друга.
— Это герцог Анжу, — говорила де Нуармутье.
— Это Бюси д'Амбуаз, — говорила Изабелла де Монсоро.
— Это герцог Гиз, — говорила жена маршала Рец. Боже мой! В броню этого всадника они влезли бы все трое, — сказала, покатываясь со смеху, Ториньи. — Вы должны были бы лучше помнить ваших бывших любовников!
— Если только, как у мадемуазель Ториньи, их не было у нас так много, что мы позабыли всех, кроме последнего, — язвительно заметила маршальша.
