Берлине не нашли?
— Я тогда понятия не имел, что они в Берлине. Да если бы и имел, что дальше? Возникнуть на пороге с женой из крестьянок села Верхнего, в котором Софья Георгиевна каждого знала и Маруську в Марианне не узнать бы не могла? Такой мезальянс был не в ее стиле. Стыдилась бы родственника. Анна с двумя девочками, я знал, оставалась в Советах, больше ни к кому в той семье меня не влекло. И потом, это были родственники Саввы Инокентьева, которого больше не было. А кольцо…
Крутит на пальце известное на весь мир кольцо с синим камнем.
— Много спустя в Голландии случайно нашел почти такое же, с таким же вензелем на внутренней стороне, но с другим цветом камня. И купил.
— В память об Анне, — добавляет Марианна. — И не спорь! Юношеская влюбленность во взрослую женщину — это нормально.
Гений снимает кольцо с пальца и показывает на внутренней стороне вензель ICE.
На крыше
Даля
Португалия. Алварвия
Эва-младшая что-то быстро лопочет по-португальски, взмахивая руками и указывая на кольцо матери. Мария-Луиза, которую мама смешно называет Лушкой, снимает с пальца кольцо с красным камнем, протягивает. На внутренней стороне кольца вензель ICE. Такой же, как на кольце Гения, которое теперь на руке сидящего на соседней вилле Фабио Жардина. Точно такой же, как на внутренней стороне моего кольца.
Снимаю с пальца свое. Три литеры ICE — вензель Изабеллы Клары Евгении — на внутренней стороне.
Пока вокруг все охают, в телефоне нахожу ее портрет работы Адриана Брауэра. Увеличиваю руку испанской принцессы — фламандской королевы, и на этой руке кольцо, состоящее из трех камней — желтого, синего и красного.
Все. История закончена.
Отдельная благодарность моему коллеге журналисту Ринату Валиулину, который помог мне и проследил, чтобы в португальских главах этой книги не было оплошностей.
Хотя, дорогой читатель, и это еще не все. И у нас с вами остается тетрадь, найденная в проржавевшей коробке от детской железной дороги, которую Ленька под присмотром бабушки достал из тайника под крымским утесом.
Тетрадь Анны.
Тетрадь Анны, найденная Далей в жестяной коробке от детской железной дороги
«Готика крымских скал…»
Готика крымских скал
Вместо короны на детство.
Непостижимо наследство —
Солнца империал.
Дан тебе Вечный город —
Твой ближних гор Рим.
Как подобающе горд он,
Но покоряем. Горим
Вместе желанием таинств.
На портике склона колюч
Репейника башенный ключ
В руку — дворец обитаем!
И нет наследней меня,
Нет пред-счастливее в мире
На эти двадцать четыре —
Срок — августейшие дня!
«Я — девочкой, не ведавшей обид…»
Я — девочкой, не ведавшей обид,
Всего, что будет, контурным наброском,
Не в сказочном саду Семирамид
Искала свой приют — в тиши Форосской.
Я, странницей на поиски друзей
Отправлена, забыла наставленье,
Что мир стабилен, а его смещенье
Поддерживает равенство ничьей.
Я — нищенкой на пиршестве чужом,
Я — королевой на балу удачи,
Я — остротою, лезвием, ножом
Явилась лету первому в придачу,
Когда рассвет, в раздумья погружен,
Бродил вокруг Тесселиевой дачи.
Я на твоих руках попала в храм,
Что на горе в Крыму забыл Спаситель.
Не верите — апостолов спросите,
Что с радостью позировали нам.
Но сохранился только негатив
Того, что храм венчал, должно случиться.
И мы теперь вовек не обратим
К их вере наши суетные лица.
Мы, может быть, не встретимся с тобой,
Или, скорей, сойдутся наши тени.
Я так хочу, чтоб в мир карьер и лени
Ты взял с собой тот искренний прибой,
Что нашим стать — он гордый — не посмел
И окатить любовью, как волною.
Но в восхожденье к праведности дел
Осталась я нехоженой тропою,
Ушедшей в сторону от твоего пути.
Я — календарь, не знавший брачной даты.
Но день придет, и скажешь ты когда-то:
Мне без тебя до храма не дойти.
Не я виной — решеньем судии
На острый нож легла приличий вата.
Нам, не проснувшимся в объятьях рос,
Нам, не посмевшим это думать даже,
Оставит свою легкую поклажу,
Свою надежду сводник наш Форос.
Жалеешь? На поклон назад приму,
Позволю замолить свои проступки.
Но в быстротечности тяжелой ступке
Столкла былое для чернил перу.
И развела в густом растворе слез,
Что солью породнил меня с морями,
А все, что не придумалось меж нами,
Форос оплатит, как античный Крёз.
Но не захочет оценить наш вид
Парк, где сошлись, нам не прощавший лоска,
Где появилась контурным наброском
Я — девочкой, не ведавшей обид.
«Не стоит так вымучивать слова…»
Не стоит так вымучивать слова —
Они живые.
С тобою мы планеты полюса —
Совсем чужие.
Не стоит так изнеживать тоску
И сердце ранить.
Не стоит так изламывать строку
Тебе на память.
«Та улица пустынна и грустна…»
Та улица пустынна и грустна,
Как хруст листвы осеннего погоста.
И кажется, все в жизни так непросто,
Особенно добраться до утра.
Как призрачны мечтанья и тихи.
Безликое природы состоянье.
Рассвет всегда прелестней увяданья,
Но муки пред восходом не легки.
Как белизна бумажная трудна,
Хотя она души лишь отраженье,
Пустых страданий беглое сожженье
На пламени тетрадного листа.
А хочется мне написать стихи,
Где жизнь простую отражают строки,
Любви не ограничивая сроки,
Не забывая тех, кто далеки.
Мне хочется нанизывать слова,
Как ягоды, рассыпанные летом,
И что-то тихо бормотать про это
До самого янтарного утра.
Как улица пустынна и тиха.
Безликое природы состоянье.
Рассвет всегда прелестней увяданья,
Но как дожить до нового утра?
«Нарциссы-актрисы…»
Нарциссы-актрисы
Играют невинность.
И белый их абрис,
И контуров длинность.
И кроткость принцессы,
И взгляд непорочный.
Но знаю — нарциссы
Целуются ночью.
«День дождя…»
День дождя —
От покоя до вихря два шага.
Нет зонтам —
Пусть напьется всей влагой рубаха!
Тополя —
Мокрая сонность дерев.
Пьет земля,
Условность любую презрев.
Добрый дождь —
Беспокойный водоворот.
Листьев дрожь
Дирижирует каплями нот.
Гроз всех бог
Разложил на небесном пюпитре
Легкость строк
И в бушующей музыки титры
Ввел меня.
И смонтировал с кодою грома,
Все маня
Из удушливой кроткости дома.
И сирень
На площадке в ряд с мокрым бельем.
Думать лень.
Мы послушаем с нею вдвоем
Отплеск рифм,
Что летят
