до подноса, взять неожиданно тёплый камень, так удобно устроившийся в его руке, и легонько провести по нему ножом?
Камень под ножом послушно загорался, словно внутри начинало светиться небольшое солнце. И совсем несложно коротко чиркнуть по краю ладони, затем плотно прижав к порезу плотный кусок редчайшей породы?
Камень станет теплее, почти горячим – значит, уже можно, можно идти вперёд, главное не думать о чём-то другом, кроме того, что дальше будет свобода!
«Разве я недостоин быть свободным? Почему я должен быть слугой? Подначальным ррабом? Почему я не могу сам ррешать? Как он смел меня тогда заставить?»
Главное, не вспоминать протянутую руку Тани, потом… с этим он разберётся потом!
«Я, может, и рради неё это делаю! Он же и ею может так командовать! Она устаёт, а Сокол к кому только её не посылает!»
Какие только доводы не приходят в голову, когда очень нужно себя оправдать…
«Да и потом… победитель получает всё! Я же смогу её обеспечить так, что она не будет больше рработать! И Вррран… Если ей так уж хочется, ну пусть он будет пррилетать врремя от врремени, главное, чтобы не мешал!» – эти мысли кутали в толстые слои оправданий все доводы неудобной, острой и крайне вредной штуки, которую люди зовут совестью.
«Она будет иметь всё, что захочет! Ррразве она этого не заслуживает? А потом… она же обррадуется моей свободе!»
Крамеш приосанился, распрямил плечи, ощущая даже во сне, что они стали шире, мощнее, как силы прибывают, вливаются в его тело, изменяя его жизнь.
«Главное – освободиться! – нашёптывали предательские сны. – Ты этого достоин! Разве ты был виноват в том, что у тебя такая жизнь? Разве ты был виноват в том, что тебя заставили так жить? В том, что вынудили наёмничать? Если бы не это, ты никогда не попался бы Соколовскому. Разве ты виноват?»
«Нет! Нет, я не виноват!» – сквозь сонную одурь соглашался Крамеш.
«Тогда иди! Что ты стоишь? Чувствуешь, что камень нагрелся уже так, что его трудно держать? Давай, напои его ещё больше! Он примет и разрушит твою клятву, освободив тебя от неё, ты останешься жив и будешь свободен, а Сокол… ну, он сам виноват! Иди!»
Только вот стоило снам нарисовать продолжение, и Крамеш отшатывался от увиденного с коротким хриплым воплем, скатывался на пол, раз за разом с диким ужасом просыпаясь от кошмара, в который превращался его сон.
Во сне Крамеш стоял с ножом, сделав всё, что собирался, а в зеркале, которое висело у Сокола в кабинете, отражался вовсе не он, а… дед.
Глава 40. Выбор сделан, выбор принят
«Не могу! Я не могу!» – почему-то людской вид Крамеш сейчас принимал чаще, хоть и понимал, что в нём опаснее…
Он даже отправился к Соколу и попросил отпустить его на время.
– Мне нужно… улететь.
– Куда и зачем? – резким тоном спросил его… хозяин. – Отвечай!
Проклятая клятва толкнула вперёд, заставила склониться, словно на плечи давил потолок.
– Мне нннадо, – выдохнул Крамеш. – Отпусти.
– Мне не нравится твоё поведение, – процедил Соколовский. – Как-то ты расслабился. Решил, что тебе всё можно, раз я додавил твоего деда? Что? Ты разве не понял, что он притворился, когда общался с тобой? Поддался для вида!
Крамеш сразу ощутил, что это правда, но вместо благодарности ощутил дичайшую ярость.
А Соколовский, как назло, не закончил говорить, а продолжал:
– Так что не преувеличивай свои возможности. А про полёты – я запрещаю! Сиди дома. А сейчас иди отсюда!
Крамеш чуть дверь с собой не вынес, и уж конечно, не думал оглядываться, а зря… Может, увидев странноватое выражение на лице Соколовского, чуть призадумался бы, к чему это?
Он метался по чердаку, пуганул младшую норушинку, зачем-то высунувшую носишко из угла, едва не снёс удобное кресло, которое недавно сам же выбрал – нравилось ему иногда почувствовать себя человеком в своём доме.
«В доме? Человеком в своём доме? – горький смех эхом отозвался от стен. – Я раб, бесправный раб своего хозяина!»
Почему-то нипочём не вспоминались обстоятельства, из-за которых он оказался в такой ситуации, словно их и не было. Не приходило в голову, что по любым законам, истинных ли земель или здешним, ему за то, что он пытался похитить Таню и навредить её здоровью и разуму, полагается серьёзное наказание! И что за подобные вещи вообще-то вовсе не обязаны обеспечивать комфорт, приятное времяпрепровождение и полную волю – лети куда хочешь!
Соколовский упорно рисовался злодеем, который порабощает всех, до кого дотягивается, и особенно его, Крамеша, и Таню!
«Ей и правда будет лучше со мной… Я сумею сделать так, чтобы она ни в чём не нуждалась, чтобы не занималась всяким… грязным и опасным. Уберу от неё всех, кто вешается на её шею, тянет из неё силы! Обеспечу комфорт. Разве… разве она не будет более счастлива? – лихорадочно убеждал себя Крамеш. – Точно будет!»
Он даже собрался пойти и поговорить с Таней, окольными путями уточнив, как она отнесётся к удобной и беззаботной жизни, но решил, что это лишнее – кто ж от такого откажется?
Опять же… решение это было принято не просто так – подспудно было ощущение, что Таня скажет что-то другое, разрушит его убеждённость, станет поперёк этого потока, который неудержимо нёс его вперёд.
– Раб… – невесело вздохнул Соколовский, который наблюдал метания Крамеша в открытой для него стене междустенья. – Ты точно раб, да вот только не мой, а своей слабости, своей управляемости! Дурень, я и не собираюсь тебя под клятвой вечно держать… Нужен ты мне, как кроту крылья! Но вот отпустить тебя сейчас нельзя – ты и окружающим опасен, и себя угробишь!
– Может… его запереть? – опасливо предложила Шушана.
– Нет. Пусть решает, как ему быть! Этот путь он должен пройти сам, один. Путь к себе всегда проходят в одиночку, иначе не бывает. Правда, иногда его приходится проходить не один раз! Я-то точно знаю… – Соколовский раскрыл ладонь, и над ней несмело загорелся синеватый огонёк, красивое лицо исказила горькая усмешка, а потом пальцы с силой сжались, собирая ладонь в кулак, гася огонь.
Норушь вздохнула – немудрено… С такой-то родословной и огни загораться будут, и зелья вариться по движению пальцев, и мётлы одному взгляду подчиняться. А он… он упорно и выбирал, и выбирает совсем другое – свой путь, свою дорогу, раз за разом сознательно отказываясь от того, что чуждо ему по духу, и снова возвращаясь к себе.
– Рууху позвать? Она с внуком в гости собиралась к сородичам… Может, пусть останется, подстрахует? – уточнила
