Вильгельм Второй тоже мог погибнуть гораздо раньше 1889 года — у него были все шансы умереть при родах. В этом случае престол, вероятнее всего, занял бы Генрих Прусский. В 1889 году уже был рожден кронпринц Вильгельм — достигнув совершеннолетия, этот весьма незаурядный военачальник стал бы императором. А в целом ничего бы не изменилось: посеяв национальную привычку, пожнешь национальный характер. Магический характер Германской империи был задан заранее (вспомним немецких романтиков начала XIX века!), а это, вкупе с расстановкой сил на европейской арене, делало ее войну с Западом неизбежной. Смерть кайзера могла оказать влияние лишь на ход и финал этой войны — и, возможно, на изначальную расстановку сил: вспомним, что отправленный кайзером в 1890 году в отставку Бисмарк был твердым сторонником союза с Россией...
Без сомнения, Первая Мировая война стала поворотным пунктом в истории Европы. Можно даже согласиться с мыслью о том, что именно после нее начались все беды и проблемы европейской цивилизации. Но во-первых, «после этого — не значит вследствие этого», как говорили юристы еще в Древнем Риме. А во-вторых — откуда взялась эта типичная для американских (или всех западных?) историков убежденность в том, что не будь Мировой войны, история пошла бы по гораздо более благоприятному пути? Не разгроми Арминий три римских легиона в Тевтобургском лесу, то Германия стала бы мирной бюргерской страной (с Дюрером, Шиллером и Бахом, но без Фридриха Великого, Бисмарка и Гинденбурга), а в России воцарилась бы демократия... Не проиграй Луи Бонапарт под Седаном и не стань Вильгельм II императором — не было бы августовских пушек, Версальского мира, большевиков, Сталина, Гитлера, ГУЛАГА и «Холодной войны». Осознай противники бессмысленность дальнейшего кровопролития еще осенью 1914 года, в Германии не появился бы Гитлер, Британия не уступила бы мировое лидерство Соединенным Штатам, а в России опять-таки воцарилась бы демократия...
Да что же это за чудесное явление — демократия в России — если ради возможности ее установления американские историки даже готовы признать альтернативу, в которой Соединенные Штаты остаются второстепенной заморской державой?..
Часть VI
ВТОРАЯ МИРОВАЯ
Джон Киган
Как Гитлер мог выиграть войну.
Вторжение на Ближний Восток, 1941 год
Адольф Гитлер может служить прекрасным примером человека, чья граничащая с безумием решимость способна изменить ход мировой истории. Можно возразить, что не переживи Гитлер Перовой Мировой войны, униженную поражением, разоренную, истерзанную гиперинфляцией, Германию неизбежно вверг бы во Вторую Мировую какой-нибудь другой лидер. Последователи такого рода детерминизма считают появление людей, подобных Гитлеру, не случайностью, а симптомом. Но кто бы это мог быть? Никто из ближайшего окружения фюрера не обладал злобной харизмой такой силы. Взрастившие его условия являлись объективной реальностью, но совершенная им нацистская революция отнюдь не была неизбежной. С точки зрения всевозможных «что, если?» ум Гитлера представляет собой виртуальный ящик Пандоры. В наши дни многие склонны забывать о том, как близко подошел он к победе во Второй Мировой войне и установлению господства над большей частью мира. Сценарий, приведенный ниже Джоном Киганом, представляется вполне реалистичным. Как и Наполеон, Гитлер серьезно подумывал о том, чтобы вторгнуться на Ближний Восток и пройти путем другого завоевателя — Александра Великого. Но в действительности они оба, и Гитлер и Наполеон, вместо этого вторглись в Россию. Последствия такого шага общеизвестны, но что, если бы в 1941 году фюрер отложил на год запланированное нападение на Советский Союз и устремился за призом, овладение которым могло обеспечить ему серьезное преимущество перед коалицией его противников: за ближневосточной нефтью.
Джон Киган является одним из виднейших современных военных историков. Его перу принадлежат такие замечательные труды: «Лицо Битвы», «Приз Адмиралтейства» и недавно вышедшая работа «Первая Мировая война». В качестве военного корреспондента лондонской «Дэйли Телеграф», в 1998 г. он прочел на Би-Би-Си курс лекций о Третьем рейхе.
Что, если бы летом 1941 года Гитлер решил не нападать на Советский Союз, а вторгнуться в Сирию и Ливан через восточное Средиземноморье? Мог ли он таким образом избежать поражения, которое потерпел той же зимой под Москвой? Мог ли он получить стратегическое преимущество, способное со временем обеспечить ему полную победу?
Побуждающий мотив был силен. Окажись Гитлер способен решить задачу переброски германских войск из Греции в контролируемую правительством Виши Сирию[261], он получил бы превосходный плацдарм для нанесения удара Ирану. Путь через северный Иран выводил немцев прямиком к советским нефтяным промыслам на Каспии, оккупация южного Ирана означала доступ к скважинам Англо-Иранской нефтяной кампании и огромному нефтеперегонному комплексу в Абадане. Более того, из восточного Ирана открывался прямой путь в Белуджистан — самую западную провинцию Британской Индии, а оттуда — на Пенджаб и Дели. Оккупация государств Леванта (Сирии и Ливана) сразу же обеспечила бы Германии не только контроль над стратегически важной сетью коммуникаций, по которым осуществлялись поставки ближневосточной нефти, но и давала доступ ко владениям последнего оставшегося у него в Европе врага — Британии, а также выводила Гитлера к южным провинциям его главного идеологического соперника — сталинской России.
К весне 1941 года Россия превратилась для Гитлера в навязчивую идею. После разгрома Франции он был убежден в том, что сможет обеспечить господство Германии в Европе путем переговоров и мире с Англией. Нейтрализация Британии позволила бы ему консолидировать военные ресурсы и предоставила время для определения дальнейших целей. В числе первейших из них числился разгром Советского Союза. Однако после того как в июне 1940 года французы прекратили сопротивления, Гитлер не счел необходимой немедленную мобилизацию всех военных возможностей[262]. По его мнению, в сложившейся ситуации Англия должна была реалистично признать неоспоримое превосходство нацистской Германии и подчиниться ее военному господству.
Отказ Черчилля признать реальность такой, какой она виделась из Берлина, и упорство Британии побудили Гитлера к тому, чтобы в июле 1940 года (несмотря на шедшую в это время воздушную «Битву за Британию») он произвел передислокацию сухопутных сил вермахта на восток — к новой границе Советского Союза, проведенной после аннексии восточной половины Польши в 1939 году[263]. Одновременно он отказался от лишь недавно принятого решения — демобилизовать тридцать пять пехотных дивизий, участвовавших в битве за Францию, и распорядился увеличить число танковых дивизий вдвое — с десяти до двадцати. Служба военного обеспечения получила задание подыскать в течение августа на территории Восточной Пруссии место для новой штаб-квартиры фюрера, а в сентябре его личный оперативный штаб предоставил общий план нападения на Советский Союз под кодовым названием «Фриц»[264]. Однако все это являлось, скорее, мерами предосторожности. Гитлер еще не принял твердого решения напасть на Россию, выражая готовность вести переговоры о расширении заключенного в августе 1939 года пакта Молотова—Риббентропа с включением туда новых положений о разделе сфер влияния в Восточной Европе — до тех пор, пока эти условия будут его устраивать. В ноябре для продолжения переговоров в Берлин должен был прибыть Молотов. В то же самое время Гитлер продолжал осуществлять программу укрепления своего влияния в Восточной Европе в ущерб Советскому Союзу — правда, скорее дипломатическими, нежели военными средствами.
Его политическим инструментом являлся Тройственный пакт, подписанный между Германией, Италией и Японией 27 сентября 1940 года и провозглашавший, что в случае нападения на одну из стран-участниц две другие обязуются прийти ей на помощь. Данный договор не являлся закрытым. К нему могли присоединиться другие страны, и осенью 1940 года Гитлер счел целесообразным вступление в него некоторых государств Центральной и Южной Европы. Еще до конца года пакт подписали Венгрия и Румыния (страны с отчетливо прогерманскими и антисоветскими режимами) и марионеточная Словакия[265]. На Болгарию и Югославию оказывалось сильнейшее давление, и в марте им предстояло пополнить собой число участников договора.
Однако с Россией дела у гитлеровских дипломатов шли вовсе не так гладко. Несмотря на очевидное господствующее положение нацистской Германии на континенте и веские основания полагать, что проведенные в 1937 и 1938 годах сталинские чистки командного состава серьезно подорвали боевую мощь Красной Армии, Сталин даже в сложной ситуации 1940 года упорно претендовал на равное с Гитлером положение. По прибытии в Берлин 12 ноября министр иностранных дел СССР Молотов потребовал, чтобы Советский Союз, в дополнение к уже аннексированным странам Балтии, получил Финляндию[266], стал гарантом границ Болгарии (притом что недавно отхватил солидный кусок болгарской территории[267]), обрел право беспрепятственного провода военных кораблей из Черного моря в Средиземное через турецкий пролив Босфор и расширил свое военной присутствие в Балтийском море. Гитлер пришел в ярость[268]. Затем, после отъезда, Молотов прислал свой проект договора, в общих чертах подтверждавший советские требования. Гитлер приказал Риббентропу оставить документ без ответа — и уже 18 декабря подписал тайную «директиву фюрера № 21», представлявшую собой черновой набросок плана вторжения в Россию под кодовым названием «Барбаросса».
