Взгляд брадобрея был напротив чистой радостью, и я не мог себе представить, почему именно его называют «le diable». Он походил ростом и осанкой на Дорварда, и его победоносная улыбка играла на соразмерных чертах лица.
Ни один паж не прислуживал, высокие мужи сами наливали себе вино, угощались цыплятами и паштетом. Заседание действительно было исключительно тайным. Что же с нами произойдет, если нас обнаружат? Тот, кто нами займется, как я полагал, сидел за столом короля и назывался Тристан д-Эрмит.
Коммин взял слово и подробно поведал о нападении (встречу в часовне Хубертуса он в своем рассказе опустил).
Мэтр Куактье возмущенно ударил по столу и посмотрел на короля:
— Сир, если вы предполагали нападение, почему вы сообщаете нам об этом лишь сегодня?
Людовик одарил своего личного врача холодной улыбкой.
— Достаточно, что я посвятил своего миньона. Вы недовольны, что он вместо меня принял на себя удар опасности, друг Жак? Как моему врачу, вам следует радоваться, что Филипп вместо меня избежал ранений.
— Да, я рад, я рад, — поспешно сказал Куактье. — Только я имел в виду, что вам следовало вводить в курс дела вашего советника перед важными поступками, а не спустя, Ваше Величество.
Мэтр Оливье попытался своей сердечной улыбкой уладить ситуацию.
— Эта ссора о пролитом молоке. Давайте все лучше порадуемся, что покушавшиеся оказались успешнее в искусстве изображения из себя пиротехников, нежели в своих собственных намерениях.
— Я хочу знать, кто они были, и кто их послал, — прорычал Тристан д'Эрмит.
— К сожалению, они скрылись, — сказал Коммин, ни слова не говоря о трех мертвых подлых убийцах из-за угла.
— И у вас нет ни одной ниточки, сенешаль? — выпытывал дальше королевский прокурор.
— К сожалению, нет, — ответил Коммин.
Тристан поднял глаза, они горели, желая прожечь сенешаля вплоть до самой глубины.
— Как вы вообще могли рассчитывать на нападение? Что заставило вас облачиться в одеяние короля? У вас-то должно быть на это основание!
— Никаких оснований, только слухи. Мои шпионы сообщили мне всевозможные разговоры, ничтожные мелочи, которым никто не придает значения, но я сделал то, что было моей задачей — и попытался свести все воедино. Отсюда получился вывод, что наш король, если он примет участие в майском празднике, поставит свою драгоценную жизнь под удар.
— Какая нам польза в этом выводе, коли мы не знаем врага? — спросил Тристан с чувством упрямства и раздражения.
— Все же король Людовик жив, — заметил Коммин самодовольно. — Или это — ничто?
— Я страшно рад по этому поводу, — сказал Людовик с хитрой улыбкой. — Давайте больше не строить догадки о таинственных заговорщиках, лучше порадуемся хорошему исходу приключения!
Он поднял бронзовый винный кубок, и все последовали его примеру. Для одного человека, который еще несколько часов назад должен был быть убит, он казался даже в очень хорошем расположении духа. Отчего так уверенно чувствовал себя Всемирный Паук в своем гнезде?
— Ну, мэтр Сове, вы узнали великого магистра? — спросил Филипп де Коммин с надеждой в голосе, когда мы снова встретились в полночь в часовне Святого Хубертуса. После королевской обеденной трапезы я покинул замок тем же путем, что я и пришел: вместе с пустыми фургонами.
Я мог ответить сенешалю только то, что уже рассказал Вийону и другим:
— Когда я видел великого магистра, он был закутан в плащ и в маске. Его голос делался глухим из-за маски. Мне очень жаль, но если великий магистр принадлежал к кругу королевских советников, то он может быть любым из четырех людей.
С удивлением Коммин поднял брови:
— Четырех?
— Маска, которую носил он на собрании девяти, могла бы скрыть любого. Даже вас, мессир.
— Тогда бы я вряд ли провел вас в замок и, тем более, выпустил обратно.
— Это произошло потому, что вы хотели снять с себя любое подозрение.
Его лоб нахмурился:
— Вы очень недоверчивы, юный друг. В кого вы такой?
На секунду я встретился взглядом с Вийоном, и потом снова посмотрел на сенешаля и ответил:
— Возможно, в моего отца.
КНИГА СЕДЬМАЯ
Глава 1
Покаяться и умереть
Я стоял на галерее между башнями Собора, смотрел вниз на город и ждал смерти, которая достигнет к полуденному часу Нотр-Дама. Мой собственный отец послал меня обратно в Нотр-Дам, в самый центр опасности. Если для него смерть могла считаться спасением, то я не разделял таких соображений. Но поскольку произошедшее в Плесси-де-Тур не принесло ожидаемого объяснения, Вийон нуждался в моих глазах и ушах в Соборе, в непосредственной близости от отца Фролло. Как впрочем, и поблизости от солнечного камня. Как выразился Вийон:
— С каждый днем ананке приближается, и возможно, только вы, мой сын Арман, стоите между человечеством и его роком.
Итак, оборванный и якобы обворованный, я предстал перед архидьяконом и рассказал ему дикую историю, об уличных грабителях, которые напали на меня и утащили к себе. Потом они всё решали, убить меня или продать сарацинам в рабство. После многих дней плена мне удался побег. И так далее — настоящее приключение, которое выдумали Вийон и я. То, на что я едва осмеливался надеяться, произошло: Фролло, казалось, не только поверил мне, он даже восполнил мне «украденные» деньги. Но действительно ли он поверил мне, или догадывался о правде и хотел держать меня поблизости, чтобы следить за мной?
Прошло три недели после нашего возвращения в Париж. Три безуспешные, мучительные недели для меня, и трудное время для Эсмеральды. Под пытками она призналась во всем, в чем ее обвиняли: в волшебстве, в колдовстве, в поклонении дьяволу, в распутстве с животными и демонами — даже в убийстве капитана Феба де Шатопера. Она созналась и в сношениях со своей козочкой Джали, которую конечно сразу же объявили реинкарнированным дьяволом, поэтому козу тут же приговорили к смерти. Что, впрочем, не вызвало никакого удивления — в прошлые годы казнили камень и деревянную балку, потому что они убили высокого клирика, когда обрушился мост.
С более краткими перерывами я смотрел на небо. Солнце взбиралось все выше и выше, и все неотступнее приближался последний час Эсмеральды. Улицы и переулки вокруг Соборной площади наполнились смехом, криками и пением, музыкой и мошенниками, мужчинами и женщинами. Из моей башни они все виделись только пестрыми пятнами, куклами, которые танцевали бессмысленный танец.
Они таращились на смерть человека, чтобы одурманить себя жизнью. Это показалось мне большим роком для человека — он сам всегда продолжает жить, если при этом его братья и сестры идут на смерть. Воюют ли друг с другом люди для того, чтобы жертвами со стороны противника умиротворить смерть? И поэтому ли происходит резня, убийства и казни? Чем тогда генерал лучше, чем висельник? Не это ли — страх людей пред смертью, их ананке?
Даже самые низкие крыши были заняты похотливой толпой. В странном контрасте с ними находилась безлюдная площадь перед Собором. Она бы уже давно была наводнена людьми, если бы не стояли плотные цепи охраны вдоль оградительной стены, вооруженные пиками сержанты «одиннадцать на двадцать»[68] и пищальщики с заряженными ружьями. Вход на Соборную площадь был прегражден алебардистами с епископскими гербами.
Колокола Собора пробили полдень, и радостный крик пронесся над толпой. Мои руки вцепились в перила, когда я увидел на западе среди крыш и фронтонов процессию, которая медленно продвигалась ко Дворцу правосудия. Там, в Консьержери, держали под стражей Эсмеральду со дня ее обвинения до дня казни.
И никто не помог ей. Ни ее отец, ни Вийон. После того как мы проникли в темницу Дворца правосудия, Консьержери переоборудовали в настоящую крепость, вряд ли менее охраняемую, чем чертоги Всемирного Паука в лесу Тура. Вторая попытка освобождения несомненно превратилась бы в кровавую бойню.
И Фалурдель, злая сводня из Латинского квартала, не помогла цыганке. Наоборот, старуха только еще глубже спихнула Эсмеральду в пропасть рока, болтая на суде что-то о таинственном колдовстве египтянки. Якобы Эсмеральда превратила награду Феба для сводни в сухой березовый листочек. Так как береза общеизвестна как отворотное средство против колдовства, то ведьма должна быть отъявленно порочной, коли сумела испортить березу. Какое неопровержимое доказательство вины Эсмеральды!
Но имел ли право возмущаться этим я, сам ничего не предпринявший для того, чтобы помочь осужденной? Если бы я мог засвидетельствовать ее невиновность! Но все же я не осмелился сделать это из страха оказаться осужденным самому — как друг еретиков.
Сопровождаемая конными и пешими повозка палача катилась по улице Сен-Пьер-о-Бёф на Соборную площадь. Так как Эсмеральда якобы нарушила не только мирские законы, но, как ведьма, еще и законы церкви, то она должна покаяться перед лицом Нотр-Дама, — и только потом пойти на смерть. Перед порталом Собора она должна была публично просить о прощении, прежде чем ее отправят на виселицу на Гревской площади.
