Случалось, в королеве просыпался непокорный дух, давали о себе знать прежние настроения.
– Можешь не сомневаться: я не перестану кричать! – заверяла она Амарию. – Я не устану. Я буду возвышать мой голос, как трубный глас, чтобы он достиг ушей моих сыновей. Они спасут меня!
Когда Алиенора услышала колокола, грудь ее снова наполнилась надеждой, ей не терпелось узнать о том, что случилось. Не в силах усидеть на одном месте, она расхаживала по комнате, крепко обхватив себя руками, Амария с тревогой смотрела на нее. Этим утром Амария была в соборе, ходила туда исповедоваться – что делала довольно часто, – хотя ей и не нравился высокомерный капеллан, которому доверили лечить душу королевы. И там узнала о победе короля. Но, как и обычно, служанка не сообщила Алиеноре ничего из того, что слышала за стенами замка.
Алиенора почти убедила себя в том, что Ричард и Молодой Король – и, может быть, даже Жоффруа – идут вызволять ее. «День моего избавления наступил, я знаю! – шептала она. – И тогда я вернусь в свою родную землю. Прошу Тебя, Господи, пусть так оно и будет!» Амария отвернулась, не в силах больше смотреть на королеву.
Дверь комнаты открылась. На пороге стоял Ранульф Гланвиль, на его привлекательном грубоватом, но умном лице было выражение торжества, и несколько блаженных мгновений Алиенора думала, что вот сейчас он скажет ей: она свободна. Алиенора даже зашла так далеко, что решила проявить к Гланвилю благоволение, когда тот вернется к власти, потому что он проявил себя предусмотрительным тюремщиком… Но его слова безжалостно разрушили все надежды.
– Миледи, король приказал мне сообщить вам, что ваши сыновья признали королевскую власть над собой и король Людовик признал поражение. Колокола, которые вы слышите, – это праздничный звон в связи с достижением мира. Они звонят повсюду. Радуется вся Англия!
Алиенора упала в кресло, из нее словно вышел весь воздух. Она не могла произнести ни слова – так велико было ее разочарование.
Гланвиль смотрел на нее без намека на сочувствие. Он был неглуп и наверняка догадался, что королева неверно истолковала причину радости.
– Вы можете сообщить мне что-нибудь о моих сыновьях? – сумела наконец спросить она.
– Мне дозволено сообщить, что разногласия между ними и королем улажены, он простил их измену, объяснив ее молодостью. При сложившихся обстоятельствах король проявил немалое великодушие, но мне не дозволено обсуждать с вами условия мирного соглашения, миледи. Могу только сказать, что из привязанности и любви к принцам король объявил всеобщую амнистию.
Алиенора поднялась на ноги. Надежда снова затеплилась в ней.
– Значит, я наконец свободна? – взволнованно спросила она.
– Нет, миледи, к сожалению, это не так. – На лице Гланвиля появилось мучительное выражение.
Алиенора при его словах чуть не вздрогнула, но вздрогнула Амария, которая шумно заплакала. Ах, все это невыносимо!
– Тогда как же это может называться общей амнистией, если под нее не подпадаю я?! – вскрикнула Алиенора.
Гланвиль явно чувствовал себя неловко. В нем говорили два внутренних голоса, обсуждая, сколько ему можно сказать королеве.
– Возможно, я превышаю свои полномочия, – начал он, – но, по словам короля, он убежден, что настроение его сыновей подогревалось смутьянами. Его величество назвал французского короля… и вас.
Конечно же. На кого-то нужно возложить вину, кто-то должен быть наказан. Генриху нужны сыновья – его наследники. Хотя Алиенора подозревала, что цену за мир он им предложил еще меньшую, чем раньше. Просто ему нужно – необходимо – установить с ними хорошие отношения. И сделать это как можно скорее. Но всегда требуется козел отпущения. Кто-то, на кого люди могут показывать пальцем и говорить: это она стояла за смутой. А перекладывать вину на сыновей неполитично.
Алиенора никогда, даже в самых страшных своих кошмарах, не могла представить, что Генрих настолько мстителен.
Король торжествовал, и какое-то время на рыночной площади и в харчевнях Сарума говорили только об этом. Добрый король Генрих – так его теперь величали, забыв тот ужас, который они испытали, узнав о смерти Бекета, и о том, как обвиняли после этого Генриха во всех смертных грехах. Сейчас для них имело значение только одно: Генрих одержал победу над врагами, как то и подобает королю. Некоторые еще помнили испытания, выпавшие на их долю во время правления слабого короля Стефана, а потому знали, что сильного короля следует ценить. Целую неделю в харчевнях надрывно и немелодично перепевались баллады о действительных и вымышленных подвигах короля.
Виновата во всем королева Алиенора – тут следовали многозначительные кивки, – которая теперь сидит взаперти в замке. Она стала причиной войны, тут сомнений нет, а вместе с ней и этот дьявол, французский король Людовик. Алиенора не как другие женщины. Надо же: предать своего мужа! Но по-настоящему никто не удивлялся. За прошедшие годы ходили и другие слухи, и уж если говорить откровенно, то довольно скандальные. И вероятно, правдивые, с учетом того, что им стало известно теперь. Люди переходили на шепот…
Но время шло – своим обычным ходом для добропорядочных обитателей Сарума и угнетающе медленно для Алиеноры, заточенной в башне, – и настроение людей менялось. Разными обходными путями доходили до них и другие слухи, оскорблявшие их крестьянское сознание и врожденное чувство справедливости.
– Король открыто живет со своей любовницей!
– Он выставляет напоказ эту девку – пусть, мол, все видят!
– Ее называют Розой Мира. Будь я проклят – ей бы больше подошло Поганая Роза!
Генрих снова стал предметом неодобрения и насмешек. И женщины были даже непримиримее по отношению к нему, чем мужчины. «Подданные хотят быть похожими на короля, а он подает им дурной пример, – сетовали они. – Глядишь – и наши мужья начнут ему подражать!» При этом женщины недовольно цокали языками.
Алиенора ничего этого не слышала, хотя Амария и могла бы рассказать ей кое-что. Служанка воздерживалась, но не потому, что ей строго наказали помалкивать, а потому, что сочувствовала госпоже, которая очень нервничала, когда речь заходила о короле. У несчастной королевы и без того хватало проблем, и Амария не хотела их увеличивать.
Но неведение Алиеноры продолжалось недолго. Неожиданно к ней приехал гость – аскетический Гуго Авалонский, хороший друг Генриха и его наставник. Алиенора всегда симпатизировала Гуго и уважала его. Этот праведный, добрый и бесстрашный человек всегда был откровенен. А его безграничное милосердие было широко известно. Он происходил из благородной бургундской семьи, стал монахом в монастыре Гранд-Шартрёз, главной обители картезианского ордена. Гуго только что по срочному вызову короля прибыл в Англию, чтобы возглавить новый монастырь, основанный Генрихом в Уитхеме в графстве Сомерсет.
Встав на колени для благословения настоятеля Гуго, Алиенора спрашивала себя, что привело его сюда. Вряд ли он приехал, только чтобы дать ей духовное утешение, хотя была бы рада и этому, потому что, как ни старалась, не могла проникнуться симпатией к капеллану, которого назначил Генрих. Но еще Алиенора опасалась, что Гуго Авалонский привез ей дурные новости – еще один удар от мужа. И ее опасения оправдались.
– Дочь моя, – сказал настоятель низким повелительным голосом, – я приехал с деликатной, но необходимой миссией.
Ах нет, подумала Алиенора, но, соблюдая правила приличия, пригласила гостя сесть.
– Это разобщение между вами и королем очень печально и достойно сожаления, миледи, – начал Гуго, посмотрев на нее теплым сочувственным взглядом.
– Это не просто разобщение. Я нахожусь в заключении. Муж не может простить мне, что я заняла сторону сыновей.
– Об этом из милосердия я воздержусь говорить, – продолжал Гуго, видя огорчение Алиеноры и зная, что любые его слова только усугубят ее скорбь. – Но я должен откровенно поговорить с вами и сказать, что всегда рассматривал союз между вами и королем Генрихом как прелюбодейский и незаконный.
– Прелюбодейский? – отозвалась Алиенора.
Она старалась не думать о более широком толковании того, о чем говорит отец Гуго, и отбрасывала в дальний закуток памяти воспоминание о Жоффруа в ее постели, о тайном, постыдном препятствии к браку с Генри из-за интрижки с его отцом. Что бы сказал благочестивый настоятель, если бы ему это было известно? Но сама Алиенора никогда не стала бы об этом говорить, и Генри это знал. Не стал бы говорить и он, потому что женился на ней, зная об этом препятствии. Иначе их дети станут бастардами.
Несколько мгновений Алиенору преследовала мысль о том, что Гуго Авалонский каким-то образом узнал про ее амурные дела с Жоффруа. Нет, это невозможно, сказала она себе. Даже Генри не пошел бы на такое безрассудство и несправедливость – не стал бы оспаривать права своих сыновей. Но момент был трудный, и Алиенора с трепетом ждала, что ей скажет настоятель.
