Теперь война и ссора закончились. И все благодаря святому Томасу Мученику! Как только король Генрих в Кентербери понес наказание – хвала Господу! – за свое участие в коварном убийстве святого, блаженный Бекет выиграл для него сражение с шотландцами. Шотландский король Вильгельм Лев был взят в плен, когда король Генрих еще лежал, залечивая раны после бичевания в Кентербери, – явный знак одобрения и прощения Господа. Когда Бог и святой Томас перешли на его сторону, Генрих Сын Императрицы стал неуязвимым, а потому король Людовик испугался и заставил Молодого Короля и его братьев отказаться от вторжения. Эту весть разносили по рынку извозчики в своих телегах и человек с танцующим медведем, недавно пришедший из Лондона.
Потом горожане узнали, что король Генрих торжественно вернулся в Нормандию, трусливый король Франции запросил мира, а английские принцы выразили покорность отцу, встав перед ним на колени. Отец обменялся с ними поцелуем мира. Был подписан договор, и они пообещали никогда не поднимать против отца оружия. Ах, как по всей Англии в честь этого события звонили тогда колокола! Никогда прежде такого не было.
Алиенора слышала этот звон. Он оглушал ее с колокольни недостроенного собора, темного и приземистого, похожего на присевшее животное на холме под збмковым курганом. Она знала: этот звон означает что-то важное, какую-то великую победу. Вот только чью? Неужели Генрих все-таки разбил сыновей? А может быть, он потерпел поражение и – о радость несказанная! – скоро сыновья придут и освободят ее?
Сердце королевы томилось в заточении. Место это было мрачное, неприветливое… и грязное, потому что воды не хватало. Изолированный на холме и окруженный мощными стенами и глубоким, утыканным кольями рвом, Сарум был отрезан от большинства современных удобств. А ветер! Как же он завывал! Амария часто говорила ей, что в соборе дьячок не слышит пения стоящего рядом. Даже летом ветер хлестал замок, свистел вокруг его стен, грохотал дверями и ставнями. Зимой ветер обрушивался порывами, выл нещадно в оконных щелях, постоянно гасил огонь, который они пытались поддерживать в никуда не годных жаровнях. Первая зима Алиеноры в Саруме оказалась сплошной мукой. Ей было холодно, как никогда в жизни. Она страдала от обморожения и могла только благодарить Господа, что не стала жертвой ревматизма, которым болели все жители этого забытого богом места.
В остальном же у Алиеноры не было поводов жаловаться. Нет, ее не замуровали в подземелье, как думали горожане, у нее имелись покои, подобающие королеве, и служили ей как королеве. Отведенные ей покои ничуть не отличались от королевских в ее дворцах и имели такие роскошные вещи, как подушки и богатые гобелены, среди которых она провела жизнь. Поначалу Алиенора радостно удивилась, а потом поняла, что это знак пожизненности ее заключения. И тем не менее она радовалась тому, что может опять пользоваться роскошью, подобающей ее высокому положению, пусть при этом и лишена свободы. Ей подавали неплохую еду на серебряных тарелках и хорошее бордоское вино в отделанных драгоценными камнями кубках. У нее были иллюминированные книги из Винчестерского хранилища, комплект шахмат из слоновой кости, тончайшие шелка для вышивки. Но при этом деньги, выделенные королем на содержание прислуги, были так невелики, что позволяли ей держать только одну служанку.
Алиенора была благодарна за то, что Амарии разрешили сопровождать ее в Сарум, но бесилась из-за того, что они по-прежнему вынуждены были делить кровать. По крайней мере, она тактично обучила Амарию мыться каждый день и менять нательное белье, но все равно здесь, на вершине холма, им приходилось вести борьбу за гигиену: вместо воды в кувшине для мытья им приносили солоноватую жидкость. Алиенора постоянно жаловалась, что ее преследует запах сырых водорослей.
Надзирали за ней люди с положением, люди, которым доверял король. Юрист и дипломат Ранульф Гланвиль был тем самым человеком, который в прошлом году пленил шотландского короля. Он сам сказал королеве об этом – пожалуй, единственная новость, которую до нее разрешили довести. Гланвиль был энергичным, гибким, умным и красноречивым человеком. Он помогал Генриху в его реформах и даже написал трактат о законах и традициях Англии. Гланвиль нравился Алиеноре, хотя она и подозревала, что его преданность королю не позволяла ему сочувственно относиться к ней. Вскоре после знакомства Алиенора пригласила его пообедать с ней. К ее удивлению, Гланвиль согласился, и его присутствие за столом стало более или менее регулярным. Их живой и остроумный разговор, который никогда по обоюдному молчаливому согласию не касался дискуссионных проблем, значительно помогал ей преодолеть унылую монотонность дней.
Другим надзирателем – на Алиенору произвело впечатление, что Генрих счел необходимым назначить для пригляда за ней двух человек, – был один из королевских мажордомов, и звали его Ральф Фиц-Стефан. Он был не столь разговорчив, как Гланвиль, и хотя неизменно относился к королеве уважительно, она знала: Фиц-Стефан всегда начеку – завоевать его расположение ей не удавалось. Алиенора инстинктивно чувствовала, что если потребуется какая-нибудь услуга, то лучше обратиться к Гланвилю. Он и в самом деле старался услужить ей. Позволял прогулки по стене замка, если этому не препятствовал ветер. При ветре подниматься туда было опасно. Алиенора и стражники, которые сопровождали ее, подвергались немалому риску: попробуй бросить вызов стихиям – и ветер сдует тебя со стены.
Когда погода была мягкой, королева поднималась в свое высокое гнездо и смотрела за мощные крепостные стены, защищавшие перенаселенный город вплоть до бескрайнего простора долины Эйвона с ее невысокими холмами, за которыми начиналась восточная оконечность Нового леса, невидимая отсюда. Потом Алиенора поворачивалась и задумчиво смотрела на юг, где в сотнях миль лежала Аквитания. Так мучительно думать о земле, где родилась, – Алиенора боялась, что больше никогда не увидит тех мест, но ее сердце неуклонно тянулось туда. В мыслях своих она часто совершала путешествия по скрытым, поросшим буйной зеленью долинам, иссушенным солнцем холмам и узким ущельям, снова радостно смотрела на могучие замки, устроившиеся на утесах, на тихие каменные церкви и уютные деревни, ряды виноградников и сверкающие серебром реки. Аквитания постоянной занозой сидела в ее сердце.
А что ее народ – скорбел ли, сердился ли из-за того, что с его герцогиней обошлись так несправедливо? Ее заточение, вероятно, жестоко ударило по жителям Аквитании, потому что после окончания войны, которая, как предполагала Алиенора, чуть не сбросила его с трона, Генрих вряд ли сдерживал себя, доказывая свою власть над ее владениями. Никто не счел нужным сообщить королеве, что на ее месте в Пуатье теперь сидел Ричард, принятый ее подданными и провозглашенный отважным воином, каким уже успел себя проявить. Ричард, находившийся там по приказу и под строгим присмотром отца…
Стоя на высокой стене неприступного замка, держа в руке бесполезное головное покрывало и не обращая внимания на ветер, который трепал пряди, выбившиеся из кос, Алиенора в тоске прижимала лицо к грубому камню бойницы, устремляла неподвижный взгляд вдаль и думала о том, что пророчества нередко сбивают с толку. «Северный король» – а это был Генрих – все еще правил Аквитанией, но «орлице распавшегося союза» – а это явно была она, теперь Алиенора уже не сомневалась – еще предстояло узнать, почему она обретет радость именно в третьем птенце. Щенки проснулись, громко зарычали, как это давным-давно предсказал Мерлин, но единственным человеком, остававшимся в цепях, как это описал провидец, была их мать.
Внутренняя мука казалась нескончаемой. «На печаль настроена моя флейта, мои песни не песни, а плачи», – скорбно думала Алиенора, обращаясь в отчаянии к красочному языку трубадуров, на котором она воспитывалась.
Алиеноре не с кем было разделить свое горе, кроме Амарии, хотя та все еще и побаивалась королеву и обычно только сидела да слушала, сочувственно охая время от времени.
– У меня была королевская библиотека! – снова и снова говорила ей Алиенора. – Я жила богато, получала удовольствие, общаясь с моими дамами, наслаждалась музыкой. Я была королевой с двумя коронами! Я имела все! А теперь мне остались одни печали – сердце мое полно слез. Я кричу, но никто не слышит моего голоса.
Случалось, в королеве просыпался непокорный дух, давали о себе знать прежние настроения.
– Можешь не сомневаться: я не перестану кричать! – заверяла она Амарию. – Я не устану. Я буду возвышать мой голос, как трубный глас, чтобы он достиг ушей моих сыновей. Они спасут меня!
Когда Алиенора услышала колокола, грудь ее снова наполнилась надеждой, ей не терпелось узнать о том, что случилось. Не в силах усидеть на одном месте, она расхаживала по комнате, крепко обхватив себя руками, Амария с тревогой смотрела на нее. Этим утром Амария была в соборе, ходила туда исповедоваться – что делала довольно часто, – хотя ей и не нравился высокомерный капеллан, которому доверили лечить душу королевы. И там узнала о победе короля. Но, как и обычно, служанка не сообщила Алиеноре ничего из того, что слышала за стенами замка.
