— Нет. Иногда она живет в Америке, иногда в Европе. Мои родители в разводе.
— Сочувствую. Наверное, тебе…
— Я не переживаю из-за этого. — Темно-карие глаза Элизабет смотрели прямо на него. — Нисколько. В школе считали, что я должна переживать, но это совсем не так. Мама уехала, когда я была совсем маленькой, поэтому я не помню, как она жила с нами. Не помню, как потеряла ее.
Они вытащили во дворик охапку старых простынь, наполовину пустые баночки с краской и кисти. Элизабет разложила полотнища на покрытых лишайником плитах террасы.
— Пожалуй, я сошью полотнища вместе. Тогда транспаранты можно будет растянуть на всю ширину дороги и они будут сразу бросаться в глаза.
Оливер принес ей швейную машинку и нашел в сарае подходящие шесты. Практичность Элизабет удивила его: это как-то не увязывалось с ее увлечением маловразумительными политическими идеями. Он понимал, что все это — лишь бесцельная трата времени, но, странным образом, ему было приятно выполнять ее поручения, писать на полотнищах лозунги и ни о чем не думать. Солнце припекало все сильнее, и около полудня Оливер отложил кисть в сторону и пошел в дом. На кухне он взял ломоть сыра, булку хлеба, пакет яблок и бутылку вина. Поначалу его несколько шокировало то, что в этом великолепном доме из дырок в диванной обшивке торчит вата, а парчовые портьеры выгорели на солнце так, что их первоначальный цвет уже нельзя определить. На Холланд-сквер мебель меняли, как только она начинала терять вид, и мать настаивала на том, чтобы каждые пять лет покупать новые ковры и шторы. Сам Оливер вычурной пышности Холланд-сквер предпочитал новый стиль с чистыми обтекаемыми линиями. Но, бродя по Комптон-Деверолу, он понял, что у него, возможно, посредственный вкус.
Сложив провизию в плетеную корзинку, Оливер взял из буфета в гостиной два бокала для вина и вернулся во дворик. Увидев его, Элизабет положила кисть.
— Оливер, какой ты догадливый. Я обожаю пикники.
Они отнесли корзинку на дальнюю лужайку у ручья и охладили вино в журчащей воде. Элизабет объяснила, что по ручью проходит граница их владений. Отец время от времени подумывает о том, чтобы продать несколько акров земли, чтобы выручить деньги для ремонта дома, но никак не может решиться на это. Оливер вспомнил Лондон, где на крохотных участках земли возводят офисные здания, а целые улицы старых домиков сносят, чтобы построить многоэтажные жилые кварталы. Он представил, сколько денег можно было бы извлечь из этого места. Когда Элизабет показала на поле рядом с рощей, где даже овец не пасли, Оливер невольно нарисовал в воображении ряд домиков, заполняющих пустое пространство.
Прислонившись спиной к дереву, он начал дремать, но тут раздался возглас Элизабет:
— Смотри, как здорово — к нам приехали Джеф, Фил и остальные!
Открыв глаза, Оливер увидел на террасе маленькие темные фигуры.
— Они говорили, что могут приехать, чтобы помочь, — сказала Элизабет.
Швырнув в ручей огрызок яблока, она принялась кричать и махать руками. Потом собрала в корзинку остатки еды и торопливо побежала через лужайку к друзьям.
Оливер сунул руки в карманы и лениво двинулся к дому. Небо оставалось все таким же чистым, солнце сияло, но его это уже не радовало, а, напротив, действовало на нервы. Восторженные голоса вновь прибывших, их неряшливый вид и слишком громкий смех раздражали Оливера. Стоя за спиной Элизабет, он наблюдал, как она гордо демонстрирует друзьям плакаты и транспаранты.
— Ты чертовски хорошо поработала.
— Цвета — просто супер.
— На Трафальгарской площади соберется тысяч сто народу, эти транспаранты будут как раз к месту.
— Есть еще несколько простынь, — сказала Элизабет. — Оливер, ты поможешь мне?
Он пошел следом за ней в дом. В ее спальне пол и мебель были почти скрыты под полотнищами ткани и пачками брошюр об атомной бомбе. Элизабет показала на кучу простыней, лежащих на комоде.
— Можешь отнести это вниз?
Когда Оливер начал складывать простыни, что-то упало на пол.
— Что это? — спросил он, наклонившись, чтобы поднять плоский предмет.
В его руках оказалась небольшая картина, написанная маслом, шесть дюймов на шесть. Широкие мазки красок — красной, золотистой, янтарной — казались поначалу бессмысленными, но когда он отодвинул полотно на длину вытянутой руки, превратились в поля, деревья, речушки.
— А, это. — Элизабет распутывала моток бечевки. — Крючок вывалился из стены, вот она и упала.
— Между прочим, это Коро. — Оливер увидел дырку на штукатурке в том месте, где висела картина. — Как ты могла допустить, чтобы картина Коро просто валялась среди этого хлама?
Его слова прозвучали более резко, чем он хотел, видимо, из-за внезапно нахлынувшей усталости.
— Это всего лишь картина, — обиженно сказала Элизабет. — Ничего особенного.
Она положила картину на комод.
— Как раз наоборот. Такая живопись вечна.
Элизабет вышла из комнаты. Когда они спускались по лестнице вниз, она сказала:
— Ни одна из картин не переживет ядерного взрыва. Ты знаешь это, Оливер. Все это — Комптон-Деверол, моя картина, ты, я — мы все исчезнем. Вот почему то, что мы делаем, так важно. Это гораздо важнее картины.
— Но то, что вы делаете, — бесполезно. Вы ничего не сможете изменить, — громко сказал Оливер, когда они вышли во дворик.
Друзья Элизабет посмотрели на него так, как будто он был отвратительным полупрозрачным слизняком, выползшим из-под каменной плиты.
— Сможем, еще как.
— Нет. — Оливер презрительно обвел их взглядом. — Не сможете. Да, ваши плакаты покажут по телевизору, но и только.
— Видишь ли, Оливер, мы можем повлиять на многое. — Бородатый мужчина говорил с таким спокойствием, что Оливер стиснул зубы. — Ты не должен терять надежду.
— Мы заставим лейбористскую партию принять резолюцию по одностороннему разоружению, — сказал Фил.
Оливер прислонился к стене.
— Маловероятно, что лейбористы выиграют следующие выборы, так что нет разницы, какую резолюцию они примут, — возразил он.
— Ты, наверное, тори.[53]
Он пожал плечами. Усталость тяжело давила на веки.
— Возможно. По умолчанию. Поскольку хочу, чтобы было лучше.
— Но это не имеет отношения к политике. — Элизабет смотрела на него широко раскрытыми глазами. — Атомное оружие — это плохо. Это зло. И в этом все дело. Вспомни о Хиросиме и Нагасаки…
— Вспомни о японских лагерях для военнопленных, — резко перебил ее Оливер. — Или о гитлеровских концентрационных лагерях. Это ведь тоже было зло? Быть может, ядерная угроза не даст этому повториться. Впрочем, дело не в этом. Я пытаюсь объяснить, что ваши действия ничего не изменят. Пусть вы повлияете на профсоюзы, а они повлияют на лейбористов, пусть даже лейбористы придут к власти. От этого не будет никакого толку, потому что от Британии теперь ничего не зависит. С нами, — он улыбнулся, — просто не считаются.
— Британия может повлиять на Америку.
— Чушь. Абсолютная чушь.
— Американцы возьмут с нас пример…
— Даже если одной бомбой будет меньше…
— Мы не можем просто смотреть и ничего не делать!
Оливер резко повернулся к Элизабет. Он не мог больше оставаться беспристрастным, невозмутимым. Злость взяла верх над привычной скукой.
— А вы как раз ничего и не делаете! Все это, — он показал рукой на транспаранты, — нужно вам лишь для самоуспокоения. Это — ничто.
Лицо Элизабет сморщилось, глаза казались очень темными на белой коже. Но она не заплакала, а негромко, с достоинством произнесла:
— По крайней мере, мы пытаемся сделать что-то. — И, опустившись на колени, снова взяла в руки кисть и баночку с краской.
Оливер прошел через дом и вышел через парадный вход. Было далеко за полдень, и небо из синего стало белесым. Оливер шагал быстро, желая, чтобы этот дом и девушка, которая начала ему нравиться, поскорее остались позади. Услышав звук мотора, он не обернулся и продолжал идти широким шагом, лишь слегка сместившись к обочине.
«Моррис» цвета зеленого горошка нагнал Оливера в березовой аллее. Притормозив, Элизабет сказала:
— Ты забыл свой пиджак, Оливер.
Он только сейчас заметил, что ушел в свитере ее отца. Сняв чужую вещь, он просунул ее в окно автомобиля и накинул на плечи пиджак.
— Куда ты идешь?
— На станцию. Мои родители будут волноваться, куда я пропал.
— Я подвезу тебя.
— Предпочитаю пройтись пешком.
— Здесь шесть миль, Оливер!
— Ну и что. Все равно я пойду пешком.
Гравий скрипел у него под ногами.
— Значит, ты не будешь участвовать в марше? — крикнула ему вслед Элизабет.
Он обернулся, остановился на мгновение и покачал головой.
— Видимо, нет. Спасибо за завтрак и все остальное.
