Со стороны арки слышится шум. Нет, не внезапный, а вполне ожидаемый. Я даже удивлен, почему он не раздался раньше. Не нужно оборачиваться, дабы понять: враг вновь перешел в наступление. Но мы, естественно, оглядываемся и все это отлично видим. Не переходя на бег, шаг за шагом молчуны идут, нацелив на нас сонм копий. Туманный сгусток летит над ними, подобно гигантскому реющему знамени. Нам было предоставлено достаточно времени на раздумья, и мы его исчерпали. Едва воцарившийся худой мир вновь перерастал в ссору. Кровавую и, по всем признакам, очень короткую.
Ольга тоже смотрит на багорщиков. По-прежнему удерживая нас на мушке пистолета, она начинает инстинктивно пятиться, и в этот момент незаслуженно заподозренный мной в мягкотелости Туков отмачивает фортель. В отличие от атаки багорщиков, действительно непредсказуемый.
– Товарищ капитан! – кричит солдат во всю глотку, подхватывая стоящий на рельсе автомат. Но не для того, чтобы стрелять по багорщикам. У, казалось бы, бесхитростного деревенского парня Миши на уме иной план. И он более чем убедительно доказывает, кому в нашем с Ольгой конфликте симпатизирует Туков.
Я, уже собравшийся открыть огонь по противнику, оборачиваюсь и вижу, как солдат перехватывает оружие за ствол и с короткого замаха бьет прикладом Кленовскую по руке, стараясь вышибить у нее пистолет. Очень рискованный поступок, учитывая, что «Прошкин» нацелен в этот момент на Мишу, а Ольгин палец лежит на спусковом крючке. Одна промашка и…
Как в воду гляжу!
Грохочет выстрел. Туков роняет автомат и, всплеснув руками, неуклюже падает на спину. Дьявольщина! Хотя кое-какой успех его самоубийственная выходка приносит. Пистолет он не выбил, зато сумел ошеломить «фантомку» настолько, что когда к ней подскакиваю я, то разоружаю ее, почти не приложив к этому усилий.
На Ольгу и вовсе становится страшно смотреть. У нее на лице – гримаса неподдельного ужаса. Но не от того, что багорщики приближаются, а из-за Миши. Кленовская издает сдавленный крик, и ее бросает в дрожь, которая больше напоминает эпилептическую конвульсию, чем обычный нервный тремор. При этом Ольга упорно не выпускает Эдика, и я начинаю опасаться, что она ненароком его задушит. Как ни пыталась она убедить нас в серьезности своих намерений, а хладнокровно пристрелить «бесхребетного сопляка» ей не удалось. И пусть я вижу, что у Тукова всего-навсего прострелено колено, а сам он корчится от боли, но пока не умирает, впавшая в истерику Кленовская этого в упор не замечает. Обезумев, она продолжает пятиться вместе с ребенком, только теперь не назад, а к перилам моста, перелететь через которые взрослому человеку – раз плюнуть…
Ненавижу бить женщин, даже когда они порой этого заслуживают, но сейчас я делаю это без малейшего зазрения совести. Боковой удар кулаком в скулу роняет Ольгу на колени, но вовремя подскочивший к нам Ефремов не позволяет ей грохнуться на мост. Ухватив «фантомку» под локоть, Лев Карлович виснет у нее на руке и высвобождает ребенка, которого Кленовская уже не опекает, а фактически мучит. Эдик, не выпуская планшета, шустро отползает на четвереньках в сторону. Лицо мальчика по-прежнему бесстрастно, хотя я вижу, что во всей этой суете он успел ссадить до крови колено. И, надо сказать, легко отделался. Мог бы, например, запросто стукнуться затылком о рельс или сломать руку.
Одно потрясение Ольги сменяется другим. Несмотря на пережитый удар по голове, она намеревается вскочить с колен и броситься за ребенком. Тщедушный академик сдерживает ее, словно кандальная гиря, не позволяя осуществить задуманное. Я же подхватываю Эдика и оттаскиваю его подальше от хрипящей в ярости опекунши, чтобы она, упаси бог, не натворила новых глупостей. Хотя, если честно, трудно сказать, кто из нас сейчас прав, а кто виноват. Все смешалось в нашей прежде дружной компании, сумевшей перегрызться даже накануне Конца Света.
– Хочешь, я пойду с тобой, малыш? – предлагаю я Эдику, опуская его на мост.
Мальчик мотает головой. Он категорически против, чтобы кто-либо его сопровождал.
– Тогда прости, если мы что-то не так поняли, – виновато говорю я. – И не думай о нас плохо, ладно? А теперь поступай как знаешь и беги куда хочешь. Надеюсь, что мы все-таки не прощаемся!
Эдик кивает, а потом решительно вручает мне планшет. Я беру его и невольно вспоминаю, что руки у изображенного на последнем рисунке мальчика пусты. А стало быть, его очередное графическое пророчество свершилось, как и все предыдущие. И пусть на нем отсутствуем мы, нам все же удалось дожить до сего малоприятного часа. Хорошо это или нет? Все выяснится буквально с минуты на минуту.
Доверив мне свой художественный аксессуар, Эдик поворачивается к нам спиной и выступает навстречу молчунам своей неторопливой и слегка неуклюжей походкой. И тем не менее шагает он гораздо увереннее, чем если бы на его месте сейчас оказался я. А в это время Ольга уже почти отделалась от удерживающего ее Ефремова и вот-вот рванет вслед уходящему мальчику. Допустить этого я, разумеется, не могу и спешу на помощь слабеющей «науке».
Подскакиваю очень своевременно. Едва наша львица в человеческом обличье оказывается на ногах, а Лев Карлович поверженным, я роняю Кленовскую подножкой на мост лицом вниз, аккурат между рельсов. На сей раз без мордобоя, почти как при отработке вполсилы борцовского приема. Впрочем, Ольге и такой гуманизм с моей стороны отнюдь не по нраву. Приходится вдобавок заломить ей обе руки за спину и усесться на нее верхом, дабы не дергалась. Грубовато, но что еще прикажете делать с этой амазонкой? Рубикон перейден, и отпущенный на милость судьбы Эдик уже топает к манящей его цели. Прямо на копья молчунов. И я, взирая на весь этот ужас, не собираюсь ему препятствовать. В общем, если до сей поры я еще сомневался, куда отправлюсь после смерти – в рай или ад, – то после такого поступка путь на небеса мне окончательно и бесповоротно отрезан.
– Лев Карлович! – окликаю я инициатора творимого нами беспредела. В отличие от Миши, академик вышел из схватки с Ольгой ценой куда меньшей крови. Что ни говори, а между расцарапанным лицом и простреленным коленом есть весьма существенная разница. – Лев Карлович, придите в себя, черт возьми! Скорее найдите что-нибудь, чем можно перевязать Мише ногу и помогите ему! Ну же, пошевеливайтесь! У нас пока не Конец Света, так что парню рано еще помирать!
Надо отдать должное геологу, он быстро берет себя в руки и бросается выполнять мое распоряжение. Рана у Миши довольно серьезная и жутко болезненная – пуля угодила ему аккурат в коленную чашечку. От шока он пребывает в полуобморочном состоянии и громко, без умолку стонет. Я и сам рад бы ему помочь, но кто тогда утихомирит Ольгу? Как показала практика, у академика для драки с бывшей олимпийской медалисткой силенок все же маловато.
Я здорово беспокоюсь за Тукова, но жизнь Эдика, безусловно, для меня намного важнее. Расстояние между малышом и надвигающимся на него «воинством Тьмы» неумолимо сокращается. Даже на рисунке эта сцена повергла меня в смятение, а наяву и вовсе бросает в холодный пот и озноб, пусть даже сейчас я разгорячен, как боксер после финального раунда. Я твердо убежден, что если багорщики растерзают мальчика на части, а меня по какой-либо чудесной причине вдруг пощадят, то все равно жить мне после этого на белом свете очень и очень недолго. Ровно столько, сколько потребуется времени, чтобы приставить себе к виску Ольгин пистолет и спустить курок.
Обездвиженная Кленовская тоже имеет возможность наблюдать за своим подопечным. Она лежит, припертая к мосту, и, задрав голову, провожает Эдика безумным взглядом и рыданиями, больше похожими на хрипы умирающего. У нее уже не осталось сил ни на борьбу, ни даже на проклятья. Мне невыносимо жаль Ольгу и отвратительно на душе от собственного поступка, но что сделано, то сделано. Эдик идет навстречу не только своей судьбе, но и держит в руках наши, а возможно, и судьбу всего человечества, как бы пафосно это ни звучало.
Никогда в жизни мне еще не доводилось делать столь важного и одновременно чудовищного по своей жестокости выбора…
Эдик и молчуны движутся навстречу друг другу, не сбавляя скорости. Я скрежещу зубами и все больше укрепляюсь в мысли, что враг попросту нанижет мальчика на багры, а затем втопчет в мост, как до этого Сурок размазал о рельсы Дросселя и Хакимова. Никто из нас в этом не сомневается. Кроме, очевидно, самого Эдика, идущего вперед, покорно склонив голову и в то же время с поразительной решимостью.
Столкновение неизбежно. И когда от моей сгорающей надежды остается лишь щепоть пепла, а между мальчиком и багорщиками – считаные шаги, он останавливается. А вслед за ним практически мгновенно замирают на месте молчуны. Все разом. От резкой синхронной остановки стольких тяжеловесных бойцов железный мост ощутимо вибрирует. Острия багров вновь дружно устремляются вверх, словно вздыбленная щетина дикобраза. Это хорошее предзнаменование. Очень хорошее. Как мне хочется думать, потому что на самом деле нельзя и близко предугадать, что на уме и у Души Антея, и у Эдика.
