– Смотрите туда, товарищ капитан! – сиплым измученным голосом обращается ко мне Туков и указывает на восток испачканной в собственной крови рукой. – Там вертолет! Видите его?
Мы с Ефремовым и Ольгой вмиг оказываемся на ногах и всматриваемся в темную даль. Мишу лихорадит, и вертолет ему вполне мог померещиться. Хотя, если рассуждать по существу, Верниковскому самое время отрядить пару-тройку экипажей для авиаразведки очистившейся от туманного полога «Кальдеры».
Так и есть. Далеко – наверное, где-то над Первомайкой или Кольцовом, – действительно летит, включив бортовые огни, армейская винтокрылая машина. Очевидно, ее экипаж получил приказ не удаляться от обрыва и совершить для начала облет впадины по периметру. Здравая тактика, но нас – замерзших, голодных и измотанных, – осторожность комбрига совсем не радует. Убедившись, что Миша прав, я вынимаю из кобуры припасенную для похода к подъемнику ракетницу и извещаю вертолетчиков о нашем местонахождении. Потом заряжаю в нее вторую ракету и дублирую сигнал.
В безлунном ночном небе две красные ракеты видны издалека и сразу привлекают к себе внимание авиапатруля. «Вертушка» замедляет полет и зависает над окраиной – видимо, экипаж докладывает командованию о сигналах и ожидает дальнейших приказов. Они поступают довольно быстро. На наше счастье, тот, кто их отдал – возможно, сам комбриг Верниковский, – готов пойти на риск и отправляет разведчиков в глубь аномальной зоны. Вертолет разворачивается и, врубив поисковые прожектора, устремляется в нашем направлении.
Любопытно, что ни замеченный Туковым патруль, ни устроенный мной салют не могут оторвать старательного Дениса от работы. Лишь когда подлетевшая к реке винтокрылая машина освещает нас прожекторами, мальчик отвлекается и удостаивает ее вниманием. Правда, забрать нас легкий двуместный «Ми-200» не может, и пилот, облетев мост по кругу, объясняет через громкоговоритель, что уже вызвал сюда винтокрылый транспортник. Что ж, подождем его, авось за четверть часа окончательно не замерзнем…
Денис завершает рисунок, когда в небе уже маячат огни транспортного вертолета, летящего, как и разведчик, с востока. Оценив напоследок критическим взглядом собственное творение, мальчик сначала показывает его Ольге, а затем подходит к нам. В этот момент мы с Ефремовым помогаем раненому Тукову подняться на ноги, но взглянуть на картину, естественно, не отказываемся.
– Готово, дядя Тихон, – говорит Денис, повернув планшет так, чтобы мы трое могли рассмотреть то, что на нем изображено. – По-другому у меня пока не получается, но я обязательно научусь и буду рисовать лучше, клянусь.
Учитывая, сколько времени мальчик корпел над табулой, результат его стараний выглядит довольно-таки скромно. Эдик создал бы подобную, вдобавок более качественную картинку за минуту. Денис же при всем своем усердии рисовал так, как рисуют большинство его сверстников, коим родители привили любовь к изобразительному искусству. Наверняка у него тоже есть зачатки таланта, на что указывают похвальная усидчивость и сосредоточенность. Но если в случае с Эдиком я потерял дар речи, едва впервые увидел его картины, эта работа такого чувства и близко не вызывает. Вполне обычный детский рисунок и только. Равно как и во взоре Дениса уже нет той повергающей в дрожь проницательности, а есть лишь трогательная непосредственность, с которой он ожидает от нас – кто бы спорил! – похвалы, а не разгромной критики.
И тем не менее, когда я смотрю на планшет, сразу понимаю: тот Эдик, которого мы знали, подобное не нарисовал бы. Не потому что для него – мастера, – это было бы слишком незамысловато и грубо. Просто творец черно-белых пророческих картин упорно избегал изображать на них солнце. А тем более такое, какое красовалось сейчас на планшете Дениса. Ярко-желтое, с оранжевой сердцевиной, оно раскинуло длинные лучи по голубому небу, а подсветка табулы лишь усиливает исходящее от рисунка жизнерадостное сияние.
Ничего, кроме солнца и небесной синевы, там больше нет. Прямо как в старинной детской песенке про «солнечный круг и небо вокруг», которую, говорят, пели еще наши прабабки. Но вот ведь чудо: это маленькое нарисованное светило вмиг согревает меня на ежеминутно усиливающемся морозе. И будет согревать еще очень долго, поскольку из всех сделанных Эдиком-Денисом пророчеств лишь это накрепко осядет у меня в памяти. И все потому, что оно – единственное, в которое мне хочется по-настоящему истово верить…
Глава 20
С той кровавой зимы миновало почти три года. Не слишком много, если задуматься. Что-то в мире за это время изменилось, что-то осталось по-прежнему. Третий Кризис благополучно сошел на нет той же весной, когда «Кальдера» наполнилась доверху водой и Обь, влившись в старое русло, вновь потекла к океану, как делала это прежде на протяжении тысяч лет. Уникальное природное новообразование – Обский водопад, – исчезло. Нам, конечно, было жаль возвращать пальму первенства в этом вопросе Ниагаре, но что поделать. Пришлось довольствоваться тем, что теперь у нас, в Бердской области, есть куда более экзотическая достопримечательность, которую бойкие журналисты моментально окрестили Сибирским Китеж-градом. Полагаю, нет нужды объяснять, о чем идет речь. И кабы не мутная речная вода, сюда съезжались бы дайверы-экстремалы со всего света. Впрочем, сегодня и без них на берегах бывшей «Кальдеры» не протолкнуться от туристов. Собственно говоря, за их счет и была отстроена добрая половина нашей новой областной столицы.
Да, я не оговорился: теперь она действительно располагается в Бердске, на южном берегу нового Обского моря. Неплохое место, однако большинство из нас – жертв вторжения Души Антея, – до сих пор не может привыкнуть к изменившемуся до неузнаваемости облику этих краев. Многие предпочли и вовсе уехать, не смирившись с переменами или испугавшись повторения новосибирской трагедии. Среди уехавших была и Ольга, покинувшая Бердск после того, как усыновила Дениса, чья семья так и не нашлась. По обнаруженным антикризисным Комитетом данным, в свое время она, как «фантомы» и подозревали, отказалась от эвакуации и в полном составе сгинула без вести в аномальной зоне.
Возможно, судьба родственников Дениса сложилась бы гораздо удачнее, окажись они среди тех горожан, которые были эвакуированы из «Кальдеры» на подъемниках. Собранные в общем бункере на одной из бердских военных баз, носители Mantus sapiens находились там безвылазно, пока Поздний не сказал свое Слово и Душа Антея не оставила их в покое. Лишившись ее поддержки, несколько кальдерцев тут же умерло от истощения и обезвоживания, но остальных удалось спасти. Я не знаком ни с кем из них, но, по слухам, все они остались вполне нормальными людьми. Вдобавок как и Ефремову, отныне им можно не опасаться повторного заражения этой болезнью и атак ее агрессивных носителей. Сомнительная привилегия, но тем не менее.
Третий кризис завершился, жизнь снова стала понемногу налаживаться. Теперь на всяческих паникеров, самоубийц, религиозных фанатиков и прочих неуравновешенных личностей смотрели как на обычных психов, а не жертв загадочной всемирной пандемии. Тем обиднее было спустя три года увидеть в их рядах главного героя новосибирских событий – академика Ефремова. После благополучной эвакуации из «Кальдеры» его злоключения, в отличие от наших, отнюдь не закончились. Информация о Mantus sapiens, какую наш ученый гений выведал, наблюдая за ростом Поющего Бивня, не сохранилась. Ефремовская флейта не могла записывать голос Души Антея, а прочее научное оборудование Лев Карлович утратил во время гибели своих сопровождающих из «Громового Кулака». А без доказательств поверить в составленный академиком отчет о наблюдениях научный мир отказывался. Слишком неправдоподобно звучало заявление Ефремова. Даже с учетом тех беспрецедентных фактов, что были официально зафиксированы при изучении новосибирской аномалии и не подлежали сомнению.
В обской пучине канули не только улики, что могли хотя бы косвенно подтвердить правоту мурманского геолога, но и его ученая репутация. Настойчивость, с которой он взялся продвигать в массы свою теорию спасения цивилизации от глобального окаменения, сгубила доброе имя Льва Карловича. «Человечество должно меньше шуметь!» – таковым был главный девиз его политической кампании. Но человечество восприняло этот спасительный план крайне скептически и высмеяло все доводы академика, объявив его ненормальным. В итоге от него отвернулись даже самые преданные сподвижники. Сколько они ни старались, так и не поняли, что связывает ефремовскую теорию с торчащим из дна Обского моря остроконечным базальтовым монолитом и выловленными там же останками тел человекообразных мутантов.
«Что за бред! Случившийся в Новосибирске катаклизм требует от нас более углубленного его изучения, а отнюдь не призывает к немедленному сворачиванию всех разработок океанических месторождений», – пожав плечами, ответили на призывы Ефремова представители мировой политики, науки и бизнеса. После чего просто-напросто отмахнулись от надоедливого ученого, который, по их общему мнению, после пережитых им злоключений изрядно повредился рассудком.
