Неудивительно, что поначалу мальчик и от меня шарахается, как от чумы, хотя я вроде бы предупреждаю о своем приближении, выкрикивая его имя. Он хочет убежать, но сразу натыкается на труп багорщика и останавливается, сжавшись при этом, словно в ожидании головомойки. Неужто во мраке я кажусь таким жутким, что даже мой дружелюбный тон не успокаивает ребенка?
– Эдик, ты меня не узнаешь? Это же я, дядя Тихон! – напоминаю я, садясь перед ним на корточки.
– Я не Эдик, – отвечает тот, стуча зубами одновременно и от страха, и от холода. – Меня зовут Денис.
Не сказать, что я удивлен, когда считавшийся прежде немым ребенок говорит со мной совершенно нормальной речью, – ведь Ефремов предполагал, в чем кроется причина его немоты. Но все равно, слышать его первые слова непривычно и радостно – так, словно малыш долгое время болел и вдруг чудесным образом исцелился.
– Вот как? – усмехаюсь я, после чего стягиваю с себя куртку и укутываю ею продрогшего мальчугана. – Ну здравствуй, Денис. Значит, ты меня совсем не помнишь? Что ж, это бывает.
– Помню, – неожиданно признается бывший Эдик. – Вы мне снились. И еще много людей снилось. Только это был страшный сон. И очень долгий. Я таких долгих снов никогда раньше не видел… А где моя мама?
– Эдик!..
Если бы я благоразумно не отступил в сторону, подлетевшая к нам Ольга, наверное, просто оттолкнула бы меня от Дениса прямо на трупы молчунов. Переполняемая эмоциями, – на сей раз, слава богу, положительными, – она даже не задумывается над тем, что малыш может ее не узнать и принять за чужую женщину. К счастью для Кленовской, Денис не напуган ее неуемной радостью, поскольку узнает и Ольгу, которая «снилась» ему намного дольше, чем я. Вероятно, от мысли, что он теперь не одинок, мальчик безропотно позволяет Ольге тискать себя в объятьях и целовать. После чего, когда она немного остыла, сообщает и ей свое настоящее имя. А опекунша, в свою очередь, просит повторить его снова и снова, потому что на нее говорящий Эдик производит и вовсе сногсшибательное впечатление.
– Мы обязательно отыщем твою маму, малыш, – клятвенно обещает ему Кленовская. – А пока ты разрешишь мне побыть с тобой рядом, ладно?
Денис, конечно же, разрешает. Почему бы и нет, ведь он хорошо помнит свой недавний сон и видит, что наяву Ольга ничем не отличается от той доброй и заботливой женщины, которая ему снилась. А она, не обращая на меня внимание, застегивает на ребенке мою куртку, надевает ему свою вязаную шапочку взамен той, что он успел потерять, берет его на руки и несет обратно, подальше от этого неприятного места.
Я плетусь следом, испытывая невероятное облегчение от того, что интуиция нас с Ефремовым не подвела и все разрешилось именно так, а не иначе. Хотя, если честно, благодарить нам нужно не Бога и не счастливый случай, а могущественное подземное существо по имени Поздний, которое пощадило своего носителя и вернуло ему прежний человеческий облик. Пожалуй, это наилучшее подтверждение тому, что новый «хозяин Земли» – или кем он там в действительности является? – к нам благосклонен. И, как хочется надеяться, будет таким еще очень долгое время. Миллион-другой лет, как минимум.
Далеко мы не уходим. Просто возвращаемся туда, откуда сорок минут назад внимали эпохальному вердикту, вынесенному «гостям» планеты ее истинным хозяином. Все мы ощущаем себя истощенными и морально, и физически, а Тукова вдобавок терзает боль в простреленном колене. Впрочем, и он, и Ефремов находят в себе силы порадоваться возвращению Эдика… пардон, Дениса, пусть и выясняется, что фактически этот мальчик никому из нас незнаком.
Обняв его, Ольга усаживается вместе с ним подальше от нашей «бессовестной»… а может, и впрямь бессовестной компании и начинает бинтовать ему разодранное колено, о чем-то при этом негромко беседуя с ребенком. Видимо, убивает сразу двух зайцев: успокаивает все еще напуганного Дениса и успокаивается сама. Да и всем нам, а не только Кленовской следует сейчас расслабиться и унять нервную дрожь. Мы с академиком располагаемся обок прислонившегося к перилам Тукова, но у нас разговор отчего-то не клеится. Вроде бы и тем для него хватает с лихвой, а обсуждать их нет ни малейшего желания. Поэтому все, что мы делаем, это наблюдаем в молчании за звездами. Лишь Миша не переставая скрипит зубами и напряженно сопит, потирая время от времени пострадавшую ногу.
Что ни говори, а хорошо сидеть вот так, ничего не делая, никуда не торопясь и ни с кем не воюя. Правда, холодновато становится, но в нашем положении это пока терпимое неудобство. Главное, мы видим звезды, а, значит, нас теперь также можно запросто обнаружить с неба. Чему каждый тихо и радуется, не нарушая царящее в городе безмолвие.
Когда моя шея наконец затекает и я опускаю очи долу, взгляд мой падает на графический планшет, который мне пришлось бросить на мост, прежде чем скрутить Ольге руки. Страсть как не хочется подниматься, но я чувствую себя неловко от мысли, что доверенная мне художником ценность валяется без присмотра, словно какой-нибудь подножный хлам. Приходится отринуть леность и проявить уважение к артефакту, который служил нашему немому пророку средством общения.
Заметив подобранный мной планшет, Денис отвлекается и, показав Ольге на меня пальцем, начинает что-то ей оживленно говорить. Я не дожидаюсь, пока мальчик потребует вернуть ему его собственность, и сам отдаю художнику подарок Сиднея Хилла. После чего с удивлением выясняю, что, оказывается, никакой он не художник и вообще отродясь не прикасался к стилусу.
– Мама давно обещала купить мне такой, но пока не купила, – шмыгнув носом, уточняет он, вытаскивая из планшетного пенала стилус и рассматривая его, будто какую-то диковинку. – Но во сне, о котором я вам говорил, у меня был такой планшет. И я даже не забыл, как с ним работать. Не верите, могу показать.
– А кто тебе его подарил, помнишь? – интересуется Ольга.
– Да, – кивает Денис. – Один хороший дяденька, который не говорил по-русски. И который хотел почему-то забрать меня с собой в другую страну, чтобы познакомить со своим сыном… А этот планшет… он вам нужен, дядя Тихон?
– Да зачем он мне? – улыбаюсь я. – Тебе он гораздо нужнее, поэтому забирай, он твой.
– Насовсем? – не верит своим ушам Денис. – Но в нем полно чьих-то рисунков!
– Насовсем, – подтверждаю я. – А чужие картинки можешь стереть, если они тебе не нравятся. Только сначала, будь другом, покажи нам, как пользоваться этой штукой. Или лучше нарисуй для нас что-нибудь. Сможешь?
– Ой, здорово! – восклицает обрадованный ребенок, кажется, сразу позабыв про холод и все свои страхи. – Конечно, смогу! Только вы пока не подсматривайте, ладно, а то у меня ничего не получится.
– Как скажешь. Раз надо, значит, надо. – Я пожимаю плечами и возвращаюсь к Тукову и Ефремову. А Денис отворачивается от Ольги так, чтобы она тоже не смущала его во время рисования и, включив на планшете подсветку, приступает к делу.
– Кажется, сложную задачку вы ему задали, Тихон, – говорит спустя пару минут Лев Карлович, кивая украдкой на ссутулившегося над табулой художника. – Эдик, помнится, работал на порядок виртуознее.
И впрямь, то, как трудится над картиной Денис, и близко не напоминает элегантную и стремительную манеру рисования Эдика. Сосредоточенно прикусив губу и нахмурив брови, этот художник водит стилусом по табуле так, будто он весит не меньше пары килограммов. Движения Дениса неуверенны и скованны. Времени, за которое немой пророк сделал бы сотню штрихов, этому мальчику хватает лишь на пять-шесть. Единственное, что их роднит, это предельная самоотдача в работе. Здесь и тот, и другой похожи друг на друга как две капли воды. Если, конечно, такое определение уместно, когда речь идет об одном и том же человеке.
Полоса дрожащих звезд внизу с каждой минутой становится все шире. Я оглядываюсь: по другую сторону моста звездная дорога также раскинулась на сколько хватает глаз. Наверное, река добралась до северного края впадины и теперь взялась наполнять заключенный в нее участок русла подобно тому, как вода из крана заполняет ванну. Такими темпами к утру Обь наверняка выйдет из берегов. Но чтобы заполнить «Кальдеру» доверху, ей потребуется значительно больше времени. Хотелось бы присутствовать при том историческом моменте, когда она перехлестнет через кромку обрыва и возобновит свой путь к Северному Ледовитому океану. Надеюсь, эта моя новоиспеченная мечта гораздо реальнее, чем те, которые я лелеял последние трое суток.
– Смотрите туда, товарищ капитан! – сиплым измученным голосом обращается ко мне Туков и указывает на восток испачканной в собственной крови рукой. – Там вертолет! Видите его?
Мы с Ефремовым и Ольгой вмиг оказываемся на ногах и всматриваемся в темную даль. Мишу лихорадит, и вертолет ему вполне мог померещиться. Хотя, если рассуждать по существу, Верниковскому самое время отрядить пару-тройку экипажей для авиаразведки очистившейся от туманного полога «Кальдеры».
