— Хотите, расскажу вам историю? Какую хотите послушать?
Биби еле заметно дернула плечиками. Шахана не шевельнулась.
— Шахана, Биби, послушайте меня.
Назнин замолчала. Что им сказать? Если открыть секрет, они не смогут ничего скрыть.
Рейс в два часа ночи. Шану подсчитал, что нужно выйти в десять. Назнин решила, что все расскажет в девять. За час они успеют попрощаться и все обговорить.
— А вдруг ничего плохого не случится? Знаете, бывает иногда, ждешь-ждешь чего-нибудь плохого, а оно может и вовсе не случиться. Надо просто подождать.
Если Шану обо всем узнает сейчас, то сможет повлиять на нее.
Нет, не сможет.
Но рисковать не стоит.
— Все будет в порядке. От вас требуется только терпение. Не надо так расстраиваться.
Он уедет, а девочки останутся с ней.
Возможно и то, что он сам передумает: сдаст билеты и начнет распаковываться.
У Шану только эта мечта и осталась. Он от нее не откажется.
— Хотите, расскажу вам историю? Какую хотите?
Если он останется, то они, муж и жена, вместе распакуют вещи и всю длинную-длинную ночь будут лежать в кровати, уставившись в потолок, чтобы не смотреть друг другу в глаза и не читать там собственные мысли, верные мысли: их время закончилось, уже слишком поздно, слишком поздно.
Назнин встала:
— И у меня тоже нет настроения рассказывать.
Когда она прошла мимо стола, Шахана ударила ее по щиколотке.
— Подожди, черт тебя дери, и послушай, — заорала она, — сколько ты ждала? Что ты видела? А что, если нашу маленькую мемсахиб от всего этого стошнит? Что ты тогда будешь делать?
Назнин отошла от нее подальше. Шахана пнула стул. Пнула стол. Потом развернулась и пнула сестру.
Шану в спальне. Он написал записку и засунул ее в дверь шкафа.
— Как хорошо, что доктор согласился все уладить. Я вот подумал, что лучше: продать этот шкаф или морем отправить? Как ты считаешь?
— Лучше продать. Надо от него избавиться.
Шану посмотрел на нее:
— Твоя сестра с ума сойдет от радости, когда тебя увидит! Представь себе, как она будет рада!
— Да, — ответила Назнин. Но у нее получилось слишком грустно. — Я столько раз себе это представляла. Столько лет подряд.
Он открыл дверцы и спрятался за ними.
Потом снова раздался его голос:
— Здесь все мои сертификаты.
Закрыл шкаф. Сделал веселое лицо:
— Их тоже продадим?
— Забери их с собой. Хотя бы пару возьми.
Внимательно посмотрел на жену. Брови сошлись на переносице. В руке сертификат в рамочке.
— Манго растут только на манговом дереве, — сказал он. Сел на кровать и обхватил колени.
Назнин подошла ближе. Часа может не хватить.
— Ха, — выдохнул он, — фу-у.
Сегодня ночью, когда они легли спать, он обнял ее рукой, прижался телом к ее спине, повторяя изгиб ее тела. Когда она проснулась, он лежал так же.
— Я не был, что называется, идеальным мужем, — сказал он в колени, — и идеальным отцом тоже.
Он ссохся. Весь, не только в щеках и животе. Усохли и слова, и голос, и пылкость, и проекты, и планы. Он ссохся. Теперь он слишком маленький, чтобы отправлять его одного домой.
— Но и плохим мужем я не был. Разве нет? Не был плохим.
Шану сощурился, глядя на нее, как будто лицо Назнин слишком яркое, чтобы открыто на него смотреть.
— Есть женщины, которые на улицу не выходят, — и он кивнул головой на потолок, — вот она никогда не выходит. Ты и не видела ее ни разу, правда? Многим не разрешают работать. Ты меня понимаешь. Деревенские взгляды. Когда женщина зарабатывает, она считает себя ровней с мужчиной и ведет себя как ей нравится, — он улыбнулся, и его маленькие глазки исчезли, — это они так думают. Они несовременные люди. Не такие, как я.
— Мне повезло, — и ее сердце вдруг перестало биться, — что отец выбрал мне в мужья образованного человека.
Шану стал немного больше:
— Все это разговоры. А у нас есть дела. Пошли в гостиную, посмотрим, что у нас еще осталось.
Назнин скатывала коврики. Шану стоял и наблюдал за ней. Потом задрал рубашку и посмотрел на свой живот. Встал в профиль к Назнин, чтобы она оценила.
— Смотри, как тебе? По-моему, очень стройный, а?
Живот уже не как на девятом месяце беременности. Теперь он — как на шестом. Шану ласково его погладил.
— Сила воли, — сказал он и добавил: — И язва.
— Ха.
Он с силой выдохнул и втянул живот. Снова посмотрел на него, на этот раз более трезво.
— Нет, слишком толстый. Похож я с ним на уважаемого человека? На кого я похож, на менеджера мыльной фабрики или на рикшу?
— Да, большой он у тебя, — ответила Назнин.
Выбросить коврики или с собой забрать?
— Я схожу за самосами. Поедим в самолете. И еще мне надо встретиться с доктором по административным вопросам, пока он еще с работы не ушел.
Шану опустил рубашку. Ему и в голову не пришло заправить ее снова в штаны. Возле обломков серванта он остановился:
— А зачем ты пыталась взгромоздить на него компьютер?
— На полу было слишком много коробок. Я пыталась прибраться.
Шану подмигнул ей:
— Прибраться! Получилось только хуже. Ну ладно, не расстраивайся. И в следующий раз меня проси, когда надо будет поднять что-нибудь тяжелое.
И ушел покупать самосы, решать административные вопросы и так далее.
С ковриками Назнин закончила. Еще раз внимательно осмотрела гостиную. Обошла ее. На коробках с бумагами Шану стояло: «Отправить морем». На кофейном столике значилось: «На аукцион». Сзади дивана висело: «В благотворительный фонд».
Осталось упаковать только швейную машинку. Назнин посидела за ней чуть-чуть. Письмо там же, под машинкой. Назнин встала и подошла к окну.
Во дворе сколотили примитивную сцену. Вокруг сцены стояли парни, разговаривали по мобильным. С обоих концов района тек, не прерываясь, ручеек молодых ребят. Они тоже собирались возле сцены. Все смотрели, что происходит. Но ничего не происходило. Наблюдение продолжалось. Кое-кто стал бегать и подпрыгивать. Парень с красно-зеленым шарфом на голове принес нечто вроде старой простыни, положил на землю и развернул. Это оказался нарисованный вручную флаг «Бенгальских тигров».
— Мама! — В двери стояла Биби.
— Биби, — ответила Назнин, не оборачиваясь. — Биби? — Она обернулась.
Биби жевала кончик косички.
— Ты голодная? Разогреть тебе обед?
— Нет.
— Что случилось?
— Ничего. Я просто хотела тебя увидеть.
Назнин протянула руку:
— Иди сюда.
— Не пойду, — отстранилась Биби, — я тебя уже увидела.
Люди широким потоком повалили во двор. Шли быстрым шагом. Как будто пару домов опрокинули набок, и оттуда на улицу, прямо в середину Догвуда, беспорядочно хлынули люди. В толпе были женщины, девушки. Над ними развевался белый флаг с чернозолотым тиснением «Объединение исламских девушек с Бетнал-Грин».
Назнин увидела Сорупу, Джорину, Назму и Хануфу. Пора немилости для Хануфы миновала. Поискала глазами Карима.
Парней больше, чем девушек и женщин, но больше всего пожилых мужчин. На них пальто в елочку, мешковатые штаны. Они шли группками по три-четыре человека, не обращая друг на друга внимания, кричали кому-то в толпу. На белых бородах пятна никотина, на головах тюбетейки, дырки на месте зубов. Темные отполированные лица, внимательные глаза. Одни надели лунги, другие опирались на тросточки; в руках несли полиэтиленовые пакеты. Двигались они, как пациенты в больнице. Интересно, подумала Назнин, отец Карима тоже среди них?
Еще одна группа — белые. Их меньше всего, но они самые активные. Снуют между пожилыми, раздают картонные плакаты на деревянных палках. Белые одеты в штаны с карманами. Карманы везде: на бедрах, на коленях, на щиколотках. По всей одежде у них петелечки, пуговицы бочонком, замочки, молнии и складки. Они словно надели на себя палатки, чтобы вечером осталось только воткнуть пару колышков и заночевать. Они ходили в толпе и раздавали что-то (значки? наклейки? конфетки?) молодым людям. Получая отказы, перекидывались к людям постарше. У патриархов Бангладеш плакаты болтались где-то на уровне полиэтиленовых пакетов. Белая девушка в крохотных очках в серебряной оправе подняла плакат и потрясла им. Она зажала его между коленями и что-то произнесла одними губами. Похлопала в ладоши. Показала на небо. Показала ладони патриархам. Похлопала по плакату. ПОДНИМИТЕ. ВВЕРХ. СВОИ. ПЛАКАТЫ.
Патриархи вежливо ее «послушали». Обсудили между собой.
Назнин всматривалась в лица возле сцены. Там должен быть Карим. Сейчас он заберется на сцену и произнесет речь. Сегодня у него большой день.
И у нее сегодня большой день.
Где-то там внизу он готовит свою речь. Добавляет последние штришки.
Она над своей и не начинала думать.
