Цирадис рыдала. Минуты текли. Гарион теперь ясно видел, словно читал Книгу Небес, что выбор должен состояться не только в определенный день, но и в назначенный час, и если Цирадис, сломленная горем, не сможет в этот час выполнить предначертанное, все, что есть, было и будет на этой земле, обречено. Она должна совладать с собой – иначе все погибло.
Неведомо откуда донесся вдруг невыразимо печальный голос, поющий песнь, в которой звучала вся глубина человеческого горя. К нему постепенно присоединялись другие голоса. Таинственная сверхдуша далазийцев, постигнув глубину печали прорицательницы из Келля, оплакивала вместе с нею ее утрату. Песнь безграничного отчаяния постепенно стихала, и вот наступила тишина, рядом с которой могильное безмолвие – ничто...
Цирадис рыдала, но не одна. Все далазийцы плакали вместе с нею.
И вот вновь зазвучал одинокий голос – мелодия напоминала ту, что минуту назад стихла. Неискушенному Гариону показалось, будто звучит та же самая песнь, однако вскоре он понял, что это не так. Когда зазвучал многоголосый хор, то безысходная скорбь начала тонуть в странном напеве. Финал был совсем иным...
И вновь зазвучала песнь, но на этот раз вступил сразу огромный хор, и победное крещендо сотрясло, казалось, самые основы мироздания. Мелодия оставалась почти неизменной, но траурный реквием превратился теперь в песнь торжества.
Цирадис нежно сложила руки Тофа на его груди, пригладила ему волосы, а потом коснулась заплаканного лица Дарника жестом трогательного утешения.
Когда она поднялась, то уже не плакала больше, и слезы Гариона высохли сами собой – так рассеивают утренний туман лучи восходящего солнца.
– Пойдемте, – решительно сказала она, указывая на вход в пещеру. – Время приближается. Иди, Дитя Света, и ты, Дитя Тьмы! Войдите прямо в грот, ибо всем нам надо принять решения раз и навсегда. Войдите вместе со мною в то Место, которого больше нет, – там мы решим судьбы мира.
И твердой походкой прорицательница направилась прямо к огромной двери, над которой укреплена была каменная маска Торака.
Гарион, всецело во власти этого чистого голоса, двинулся вслед за хрупкой девушкой. Повиновалась и Зандрамас. Они с нею шли бок о бок, а когда входили в грот, Гарион услышал, как атласный ее рукав с шелестом скользнул по стали его лат. И с изумлением он вдруг осознал, что силы, наблюдающие за тем, как проходит встреча, не вполне уверены в себе. Между ним и колдуньей из Даршивы существовал незримый, но непреодолимый барьер. Тонкое, ничем не защищенное горло Зандрамас было на расстоянии вытянутой руки, но она была так же неуязвима, как если бы находилась на обратной стороне Луны. Остальные шли за ними следом. А Зандрамас вела за ручку Гэрана, а за спиной ее, как привязанный, плелся трясущийся Отрат.
– Этого не должно случиться, Бельгарион из Ривы, – жарко зашептала Зандрамас. – Неужели мы с тобой, самые могущественные существа во вселенной, подчинимся выбору этой полоумной девки? Право выбора принадлежит лишь нам, нам одним! Так мы оба станем богами. Мы с легкостью низвергнем Ула и всех остальных и одни станем править вселенной! – Мерцающие огоньки все стремительнее перебегали у нее под кожей, а глаза пылали алым огнем. – А когда мы сделаемся божествами, ты можешь прогнать свою смертную жену – да она, в сущности, и не человек-то вовсе, – и мы с тобою станем супругами. От нас с тобою произойдет раса богов, Бельгарион! Мы подарим друг другу неземные восторги! Ты найдешь меня прекрасной, восхитительной – как и все мои мужчины до сих пор, – а я наполню дни твои и ночи божественной страстью, и свет сольется с тьмою, а тьма – со светом...
Гарион был ошеломлен и даже слегка напуган решительной целеустремленностью духа, под властью которого находилась Дитя Тьмы. Существо это было неизменно и непоколебимо, словно алмазная скала. Он понял вдруг, что оно не меняется оттого, что просто не может перемениться. В мозгу Гариона забрезжила догадка, важнее которой трудно было что-то вообразить. Свет умел изменяться. Каждый новый день служил тому доказательством. Тьма же была неизменна. Он постиг наконец истинное значение разделения, некогда постигшего вселенную. Тьма стремилась к постоянству, Свет же жаждал меняться, совершенствоваться. Тьма считала себя совершенством, Свет неуклонно стремился к совершенству. Когда Гарион заговорил, слова его не были ответом на откровенные предложения Зандрамас – он обращался к самому духу Тьмы.
– Все переменится, уверяю тебя. И что бы ты ни делал, ты не разуверишь меня в этом. Торак предложил стать мне отцом, а Зандрамас – супругой. Я отверг Торака и отвергаю Зандрамас. Ты не властен заключить меня в оковы неподвижности. Если я переменю лишь самую малость – ты погиб! А теперь попытайся остановить морскую волну, если сумеешь, а меня оставь в покое. У меня много дел.
Вздох, слетевший с уст Зандрамас, был совершенно нечеловеческим. Догадка Гариона поразила самое Тьму, а не только ее послушное орудие. Он ощутил, как враг едва заметно дрогнул и не намеревался отступать.
Зандрамас зашипела, а глаза ее загорелись безумной ненавистью.
– Разве это не то, чего ты так жаждала? – спросил ее Гарион.
Губы Зандрамас раздвинулись, но зазвучал чужой голос – глухой и бесстрастный.
– Тебе все равно придется сделать выбор.
В ответ устами Гариона тоже заговорил кто-то другой, и голос его был столь же безлик и бесстрастен.
– У нас еще много времени. Инструмент появится тогда, когда в нем возникнет надобность.
– Блестящий ход, но это далеко еще не конец игры.
– Разумеется, нет. Последний ход сделает прорицательница из Келля.
– Тогда да будет так.
Они шли по длинному пропахшему плесенью коридору.
– Меня от всего этого просто воротит, – расслышал Гарион за спиной шепот Шелка.
– Все будет хорошо, Хелдар, – утешала маленького человечка Бархотка. – Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось.
Внезапно коридор кончился, и они оказались в глубоком гроте. Стены его были грубы и шероховаты – все сразу поняли, что это не дело рук человеческих, а пещера естественного происхождения. По одной из стен, звонко журча, струилась вода, образуя глубокое темное озеро. Здесь явственно ощущался запах пресмыкающегося, смешивавшийся с вонью гниющего мяса, а пол усеян был обглоданными добела костями. Такова уж была жутковатая ирония судьбы – логово бога-дракона стало обиталищем дракона живого. Лучшего стража для этого зловещего места было не сыскать.
Подле одной из стен возвышался трон, вырезанный из цельной каменной глыбы, а прямо перед ним красовался уже до тошноты знакомый всем алтарь. В самом его центре лежало нечто продолговатое, размером чуть больше человеческой головы. Это был камень, испускающий алое сияние. Этот зловещий свет озарял весь грот. На полу подле алтаря лежал человеческий скелет – одна рука все еще тянулась к камню, словно в безысходной тоске. Гарион похолодел. Кто это? Очередная жертва, принесенная Тораку? Или жертва дракона? И тут он все понял. Это был тот самый мельсенский ученый, который похитил Сардион из университета и устремился с ним сюда, где и нашел свою гибель, сгорая от восхищения перед волшебным камнем, своим хладнокровным убийцей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
