ненормальной, от которой я сейчас бегу? Может, спрятаться в лабораториях? Но от одной мысли о том, что там можно встретить обитающих здесь призраков, в груди холодеет сердце. Всех этих собак без нашлепок на головах. К тому же двери лабораторий увешаны цепями и заперты на замки.
Ну почему я не прихватила мамин мобильник, когда мне предоставился такой случай? Какая же я глупая. На улице холодает.
В этот момент в сумерках за моей спиной что-то встает на дыбы. Я ахаю, но тут же понимаю, что это всего лишь палисандр, простерший на фоне неба свои ветки. Мысль о том, что именно здесь, под этим самым деревом, много лет назад мама впервые повстречала отца, порождает странное ощущение. Может, мама, а может, и та, другая.
Папа пытался меня предупредить, но я его не послушала. Идиотка! Надо же быть такой дурой.
Я больше не слышу, чтобы она меня звала. Это что, шаги? Это идет сюда мама. Или всего лишь дует ветер? Выбраться она точно еще не могла. В моей груди так гулко бьется сердце, что она наверняка его слышит. Я забираюсь на дерево, морщась от того, что так при этом шумлю. Потом на миг замираю и прислушиваюсь, но слышу лишь ночь. Скорее всего, это все же был ветер. Я как можно тише лезу все выше и выше. На вершине просто здорово. Меня малость покачивает, будто от ветра чуть гнутся ветви. Здесь ко мне ближе небо.
«Да, сиди здесь, – говорит Бледняшка Колли, – час еще не пробил».
«Ага, что бы я без тебя делала». Не только Бледняшка Колли владеет искусством сарказма.
Я поднимаюсь еще выше, к разветвлению, где вполне можно сесть, и осторожно откидываюсь назад. Ветки держат меня, сильные и прочные. Когда в руку впивается пластиковая коробка, я ее достаю. Ну все, рукав свитера теперь вытянется, ненавижу такое.
«Открой ее», – говорит Бледняшка Колли.
Самое время выбросить вставку. Разбить о ствол дерева, вылить в грязь Сандайла, чтобы она осталась там навсегда.
Я медленно открываю голубую пластиковую коробку. Страшно, но мне и правда хочется ее увидеть – примерно так же, как поглазеть на акулу, ядовитую змею или другую тварь, готовую причинить тебе зло.
На обтянутой полиэтиленом подстилке лежит шприц. В гаснущем свете вероломно поблескивает игла.
Внутри ничего нет. Цилиндрический резервуар пуст. Я осторожно вынимаю шприц и слегка его встряхиваю, дабы убедиться, что это не игра света. Но нет, он точно ничем не заполнен. Интересно, а мама об этом знает? В нем вообще когда-нибудь что-то было? Что-то происходит, но совсем не то, что я думала.
Издали доносится тихое урчание двигателя. На автомагистрали появляются две крохотные булавочные головки, прямо на глазах увеличиваются в размерах и превращаются в двойную звезду. Фары. Со стороны Сьело сюда едет машина. Я знаю, кто это должен быть. Ну конечно, через несколько мгновений машина сворачивает на дорогу к Сандайлу.
Я кладу вставку обратно в коробку и вновь сую ее в рукав. Этот шприц, даже пустой, мое единственное оружие. Обдирая руки, я спускаюсь вниз.
Бледняшка Колли превращается в крохотного серебристого жучка, прилепившегося к мочке моего уха.
«Не надо, – говорит она, – не ходи туда».
Я ее не слушаю. Только бы добраться до машины раньше, чем ее услышит мама…
Спотыкаясь, я огибаю массивный силуэт Сандайла, из которого сквозь щели в ставнях струится свет. Потом бегу навстречу фарам, навстречу безопасности, расцарапывая ноги о какие-то невидимые предметы. А где мама? Грудь на бегу вздымается часто-часто. Я прямо посреди дороги спотыкаюсь, взмахиваю руками и чудом не падаю. Меня со всех сторон окружает ослепительный свет. Слишком поздно, я вдруг осознаю, что машина летит слишком быстро.
За спиной слышится топот ног. Из мрака вываливается фигура и подхватывает меня на руки, выдернув буквально из-под колес машины, которая, визжа шинами, выписывает по дороге зигзаги.
– Он же мог тебя убить, – жарко дышит мне в ухо мама, – о чем ты только думала?
Пока машина останавливается, я изо всех сил пытаюсь вырваться из ее хватки. В ослепительном свете фар нам приходится прикрывать руками глаза.
Из машины выходит рослая фигура.
– Папа? Папа!
Как же я рада его видеть.
– Ирвин… – говорит мама.
– Что, не ждала меня? – довольным голосом спрашивает он.
Я чувствую, что мама качает головой.
– Надо было дать мне запереть тебя в твоей комнате, – шепчет она мне на ухо, – хорошо хоть, что простыни оказались достаточно прочными.
Я совсем забыла, что мама и до этого много размышляла о том, как оттуда бежать.
– Иди ко мне, Колли, – произносит папа.
– Солнышко, прошу тебя, стой здесь, – говорит мама.
У нее ровный голос, но я все равно слышу в нем страх. Она еще сильнее прижимает меня к себе.
– Я приехал за своей дочерью.
– Она никуда с тобой не поедет, – возражает мама.
Папа расслабленно прислоняется к машине.
– Ты не годишься за ней присматривать. Колли, деточка, скажи сама.
Доподлинно зная, что он хочет от меня услышать, я шепчу:
– Мама меня пугает. Она трясла меня, а теперь собирается воткнуть в меня иглу.
– Колли, пожалуйста… – Я слышу, что она плачет. – Колли…
– Пусти меня, мам, – шепчу я, и, к моему изумлению, она меня в самом деле отпускает.
– Прыгай назад и накинь ремень, – говорит папа. – Сделай, как я прошу, Колли.
Бросив на заднее сиденье взгляд, я вижу, что там никого нет. У меня холодеет сердце.
– Пап, – спрашиваю я, – а Энни разве не с тобой?
– Нет, солнышко. Мы с ней скоро увидимся.
– Но где она?
Холод выпрыгивает из сердца и разливается по всему телу. Мне страшно.
– Она с Ханной. С миссис Гудвин. Не волнуйся, солнышко, все хорошо.
– А где мистер Гудвин и мальчики? – спрашиваю я папу, который в ответ бросает на меня нетерпеливый взгляд.
Можно с уверенностью сказать, что ему надоели мои вопросы.
– Ушли в поход. Миссис Гудвин о ней позаботится.
Он поворачивается к маме и говорит:
– Ты даже не представляешь, как радовалась девочка, когда увидела Ханну. Родная мать бросила ее, когда она заболела и ей было очень плохо. Теперь у нее душевная травма. Ты хоть знала, что твоя младшая дочь ни в жизнь не согласилась бы пожить у Ханны, не захватив с собой тот розовый ночник? Она в ужасе. Это ненормально.
– Папа! – ору я. – Тебе нельзя было оставлять Энни с Ханной!
– Успокойся, милая, хорошо?
Мы с папой, конечно же, друзья, но таким тоном он говорит, когда дергает за волосики.
– Роб, – продолжает он, – в последний раз тебе говорю, она
