и доползём.
Дурак совсем скис. Чтобы хоть немного его подбодрить, я указал на кувалду.
— А хорошая штука, Иван! Полезная. Башку твари с одного удара снесла. Она у тебя что, заколдована?
— А то! — Довольно просиял Ваня. — Амулетик мой помните, что в меч вделан был? Я ж его тогда подобрал, да на одном из привалов к молоту и приладил. Вона где, — он подхватил своё орудие, отёр о траву и показал нам знакомый, похожий на стекляшку камушек, четырьмя гвоздиками приколоченный к рукояти и замазанный сосновой смолой. — Теперь любой удар в сотню раз мощнее стаёт.
— Мы это заметили. Сегодня твой молот всех нас и спас, — миролюбиво проговорила Бася. — Большое спасибо. Вот только, — тут в её голосе прорезались тигриные нотки, — Будь добр, впредь следи за языком!
— Договорились, — легко согласился Ваня. — Кстати, а куда это наш Мидя запропал? Всё самое интересное пропустил, — он зорко оглядел окружающий лес, сунул в рот два пальца и оглушительно свистнул.
Не успело затихнуть эхо от молодецкого свиста, как за деревьями дробно застучали копыта, и на полянке показался наш эльфийский друг верхом на чудесной лошадке. В руках Мидя держал длинное копьё, при ближайшем рассмотрении оказавшееся его кинжалом, привязанным к молодому древесному стволу.
— Вижу, я опоздал, — он опустил оружие, спешился и подошёл к распростёртой туше птицезверя. — Прекрасное существо. Могучее, страшное и почти непобедимое. Истинный царь лесов. Никто и никогда ещё не отбивал заговорённые эльфийские стрелы, а уж тем более — не ловил на лету. Как же вы с ним совладали?
— Можно сказать, случайно, — устало проговорил я. — Внезапно открылось, что наша киса может превращаться в боевого супертигра, но даже ей пришлось несладко. Зато она порядком измотала птичку, а уже я Ваниной кувалдой добил то, что осталось.
— Ну а я сидел себе спокойно на дереве и никому не мешал, — весело хохотнул Дурак.
— Знаешь Ваня, — повернулся к нему эльф. — Ты не обижайся, но что-то мне твоя поговорка про петуха больше не нравится. Какая-то она не смешная оказалась. И опасная.
— Да я уж это понял, — Иван снова бросил виноватый взгляд на разбитую машину. — Кабы не она… То есть — кабы не я, давно уже в Китеже были б. Пиво вкусное пили, по столичным развлекациям гуляли…
— Что ж, подведём итоги сегодняшнего дня, — устало вздохнув, проговорил я. — Сократить дорогу у нас не вышло. Это минус. Все живы и относительно здоровы. Это плюс. Транспорта мы лишились, зато приобрели громадную кучу свежего мяса, которую придётся бросить здесь. Это…
Странный скрежет за спиной заставил меня вздрогнуть и замолчать. Мы дружно обернулись, ожидая худшего.
Разбитый «уазик» вдруг шевельнулся. Из-под рваной серой обшивки проклюнулся молочно-белый блестящий корешок. Затем ещё один. И ещё. Они вонзались в землю и прямо на глазах крепли, толстели и покрывались молодой коричневатой корой.
— Вы тоже это видите? — Изумлённо спросил я, протирая глаза — Что происходит?
— Кажется, транспорт мы ещё не совсем потеряли, — с неменьшим изумлением ответила кошка. — Неужели он пытается себя восстановить? Глядите-ка, дырки зарастают!
Действительно, сквозные отверстия, пробитые рогами куротура, закрывались деревянными заплатками, глубокие вмятины со скрипом выправлялись.
— Давайте ему поможем! — Ваня подбежал к машине и упёрся в крышу. — Беритесь, поставим на ноги!
Мы с Мидавэлем переглянулись и присоединились к нему.
Скажу честно, будь наш автомобиль настоящим, мы бы только зря надорвались. Его разве что краном поднимать. К счастью, Деревянный Конь не из металла, хотя по весу тоже далеко не пушинка. Пришлось основательно попотеть, прежде чем он встал на все четыре колеса.
Да, я не оговорился: именно на четыре!
Пока мы сидели, устроив себе короткую передышку, под правой передней аркой распустился круглый чёрный цветочек. Он рос, увеличивался, пока не сделался новым, блестящим от масла колесом с зубастым внедорожным протектором.
Все окна и фары, словно мыльной плёнкой, затянуло прозрачной древесной смолой. Быстро затвердев на воздухе, она превратилась в прочное стекло. Нам же оставалось только ждать, наблюдать и удивляться.
Примерно через час, когда начало смеркаться, верный «уазик» оторвался, наконец, от живительных корней.
Весь в шрамах и заплатках из коры, он напоминал сейчас одновременно монстра Франкенштейна и потрёпанную санитарную машину из горячей точки. Но главное — он снова был на ходу!
Мы тщательно вымели из салона весь мусор, собрали и закопали осколки стекла. Привели в порядок багаж и лежанки с постелями. Кажется, больше на этой поляне нас ничего не держало. Можно выдвигаться.
— По машинам! — Скомандовал я, забираясь на водительское сидение. К сожалению, ни удобнее, ни просторнее оно не стало.
— Погодь, Сеня! А курочку мы что, тут оставим? — Ваня удивлённо расширил глаза. — Там же мяса пудов на тридцать!
— Ну, если хочешь, можешь ощипать и освежевать. Как раз до утра и провозишься, — усмехнулся Мидавэль, берясь за лютню. — А я пока немного побренчу, сил поднаберусь.
— Тю… Зачем свежевать? — Удивилась Бася. — А самобранка нам на что? Накройте ею тушу, и всё. Как того кабана. Она сама справится, заодно и магический резерв восполнит.
Таким советом грешно не воспользоваться. Мы с Ваней растянули скатерть и набросили на поверженного куротура. Разумеется, весь под ней он не поместился.
— Освежевать и сохранить, — чётко скомандовал я, с интересом ожидая результата.
Самобранка завибрировала, и громадная туша словно растаяла в воздухе. Ткань плавно опустилась на землю. На траве под ней не осталось ни пушинки, ни шерстинки.
— О, а это что такое? — Дурак шагнул в сторону, наклонился и поднял яйцо. — Тёплое!
— Оно у зверя из-под хвоста вывалилось. Видишь, грязное, всё в навозе, — ответил я, брезгливо поморщившись. — Бася, а куротуры что, гермафродиты? Ну, двуполые?
— Вроде нет, — неуверенно ответила киса, подходя ближе. — Иначе с чего бы им за самок драться? Но яичко это нужно непременно забрать с собой.
— Зачем? — Удивился Ваня, взвешивая находку в руке. — Оно, конечно, большое. На гусиное или лебяжье похоже. Даже, пожалуй, чуть крупнее будет. Но для нас троих его маловато. Ещё бы пару — да на сковородочку, с салом, с лучком!.. А так — баловство одно, а не еда.
— А никто его есть и не собирался, —
