все более и более возбужденной. В конце концов Господин произнес: «Ты еще докажешь свою полезность, мальчик, можешь не сомневаться в этом».
И с этими словами Он вывел моего брата из зала и незамедлительно отправил его обратно в Маларкои, заканчивать начатую им работу.
– И с тех пор вы его больше не видели?
– Нет, не видел. Он так и не вернулся. Господин говорит, что Госпожа держит его в заточении у себя в темнице, где пытает его, чтобы выведать нужную ей информацию, – отозвался Беллоуз, ломая руки. – Но он ничего ей не скажет! Я неоднократно заверял в этом Господина. Адам никогда Его не предаст! Однако меня беспокоит мысль, что Господин мне не верит, что Он думает об Адаме плохо, а такой участи я не желал бы для своего брата ни за что на свете! Я ежедневно тружусь не покладая рук, чтобы Господин видел, что я, будучи лишь бледной тенью моего брата, всецело предан Ему; чтобы Он понял, что к Адаму это должно относиться в гораздо большей степени. Целью моей работы является показать Господину, насколько полезным может оказаться мальчик, каким бы он ни был неспособным, и насколько более полезным должен быть для него мой брат.
Беллоуз повернулся к Натану, вынюхивая его мысли, потом шагнул ближе.
– Вы недоумеваете, зачем я вам все это рассказываю? Вам удивительно, что нищий трущобный мальчишка может оказаться чем-то полезен Господину? Но, возможно, вас самих ждет успех там, где Адам потерпел неудачу. Господин еще пошлет вас туда, в Маларкои, и вы вызволите оттуда моего брата! Я верю в это, хотя Он и не говорил мне ничего подобного. Но зачем еще Он стал бы так печься о вас? Зачем еще стал бы заботиться о вашем образовании? Зачем еще снабдил бы вас волшебной книгой, дающей знание языков? Конечно же, для того, чтобы вы смогли от Его имени отправиться в Маларкои, где сам Он не изволит появляться, и исполнить там Его волю!
В этот вечер Беллоуз не появился к обеду, и его отсутствие, кажется, вызвало у Повара замешательство. Трудно сказать, чувствовал ли он себя неуверенно без руководства свыше, или ощущал груз особой ответственности за происходящее в столовой, где теперь оставался лишь один Натан. Как бы там ни было, Повар, расставив на столе принесенные блюда, остался стоять рядом, потирая свои голые до плеч руки и переминаясь с ноги на ногу. Если Натан делал слишком долгую паузу между двумя ложками супа, Повар склонялся к нему всем корпусом (он держался за бока, не позволяя себе подгонять его руками), всем видом показывая, что мальчик выполняет задачу с недостаточной скоростью.
Каждая тарелка и чашка моментально убирались, стоило лишь опустеть; Повар, гремя посудой, с невероятной скоростью сновал между кухней и столовой. Сами блюда ничем не отличались от намеченного на этот день меню, и Натану не терпелось поскорее покончить с трапезой, чтобы вернуться к себе в комнату, так что назойливость Повара не слишком его беспокоила, но обычно здесь царил столь строгий распорядок, что Натан не мог не заметить разницы.
Наконец Повар вернулся, неся последнее блюдо на сегодня – маленькую тарелочку с печеньем и зрелым сыром. Старый и сгорбленный (вероятно, старше Поставщика), он в каком-то неопределимом аспекте казался одновременно и более сильным. Его тело было худым и жилистым, руки и предплечья покрывала россыпь свежих ожогов, шрамы от старых, волдыри, мозоли (естественные последствия его профессии), однако ничто из этого, видимо, не доставляло ему неудобства. На его поясе висели полотенца, по меньшей мере пять штук: одно чистое, другое в пятнах от соусов, одно сухое, одно влажное, одно потолще. В карманах он носил спички, соль и молотый перец – Натан знал это, поскольку время от времени Беллоуз требовал дополнительной приправы к своим блюдам, и в таких случаях Повар запускал пальцы в карман, вытаскивал щепотку недостающего ингредиента и посыпал им блюдо, пока вкусы Беллоуза не были удовлетворены.
Взяв с тарелки печенье и ломтик сыра, Натан принялся медленно жевать, в то время как Повар топтался рядом. Наконец Натан сделал последний глоток и причмокнул губами. Повар наклонил голову в сторону кувшина, молча спрашивая мальчика, не хочет ли он воды. Натан покачал головой. Повар окинул стол озабоченным взглядом, удостоверяясь, что трапеза окончена и Натану больше ничего не требуется, после чего взял тарелку и зашаркал в сторону кухни, откуда больше не появился.
LX
Посреди ночи Натан проснулся в полумраке, разбуженный движением, шелестом страниц и скрипом жесткого кожаного корешка книги. Ему не потребовалось даже открывать глаза. Его отяжелевшая со сна рука уже лежала поверх переплета, так что оставалось только передвинуть книгу вдоль покрывала и положить ее на подушку рядом с головой. Раскрывшись, книга немедленно принялась говорить:
– Натан! Ты проснулся? Ты, случайно, не умер во сне? Ты лежишь так неподвижно! Скажи что-нибудь в подтверждение того, что ты еще жив!
– Конечно, я жив! С какой стати мне умирать? – отозвался Натан.
– В самом деле! – рассмеялась книга. – И действительно, с какой стати? Что ж, если мальчик жив, он должен учиться. Что мы сегодня будем проходить? Историю? Сложение и вычитание? Что бы тебе хотелось узнать?
Натан протер глаза и передвинулся так, чтобы сидеть, опершись спиной о спинку кровати.
– В Маларкои говорят так же, как и мы, или как-то иначе?
На несколько мгновений воцарилась сухая, шелестящая тишина, как будто книга захлопнулась. Когда она заговорила вновь, ее голос звучал тихо, почти шепотом:
– Маларкои? Что ты знаешь о Маларкои?
– Ну, это такой город, и в этом городе есть Госпожа, и мне предстоит туда отправиться.
– Чтобы с ней увидеться? Тебя послали встретиться с Госпожой? Кто тебе об этом сказал?
– Пока никто. Но Беллоуз считает, что это может случиться.
– Беллоуз… И ты хотел бы поехать, а? Встретиться с Госпожой Маларкои?
Натан не ответил.
– Что-то не так? Может быть, ты ее боишься?
Натан покачал головой.
– В таком случае что?
– Я всегда жил здесь. Всю жизнь. Я не знаю ничего другого.
– И что, здесь тебе так замечательно живется, что ты не желаешь даже думать о том, чтобы отправиться куда-то еще?
Натан вновь покачал головой.
– Тогда зачем тебе здесь оставаться?
Книга ждала, но у Натана не было ответа, помимо единственной слезы, скатившейся через какое-то время на открытую страницу. Он попытался смахнуть ее, однако слеза, ударившись о бумагу, оказалась тут же обведена чернильным контуром, под которым возникла подпись: «Слеза».
– Вот как, –
