Ненавижу таких!
Бритоголовый попытался обратить перепалку в шутку: собрал лоб гармошкой, изображая картинку «задумчивый супермен», растянул губы в «американской» улыбке, спросил глухо, голосом гнусавого переводчика боевиков:
— Что это было?
— Тут это, Глобус, дуркуют соски, — приняв шутку за вопрос, с натугой выдавил из себя коренастый. — Не пойми с чего.
— Чего не поделили, красавицы? — оскалил Глобус крепкие зубы. — Таких ног в этом захолустье всего две пары, и обе — ваши. А я юноша не жадный. — Слово «юноша» Глобус произнес с продуманной иронией, и Але показалось даже, пусть на мгновение, что все его одеяние вкупе с нарочитой бритоголовостью — чистой воды маскарад, не сильно и скрываемый: дескать, вообще-то, я горный инженер, ну да у нас в войсках форма такая. — Подтверди, Мямлик?
— Ну, — угрюмо кивнул коренастый.
— Так чего не жить, девчоночки? С такими данными можно жить или хорошо, или очень хорошо. — Задумался, сказал совсем уж назидательно:
— А вы — собачиться… То было, это было… Быльем все поросло, списано, забыто. А мы-то — живы! Ну? Как говаривал незабвенный Василий Макарыч Шукшин, тезка мой, кстати, — Глобус степенно кивнул голым черепом вроде как в полупоклоне, — а не соорудить ли нам, лапочки, хорошенький бордельеро? Или, как в песне поется, «танго втроем»? Не, вы на Мямлю не глядите, я не извращенец, да и делиться не привык.
Ну как, деточка? — посмотрел он на Алю. — В постельке и помиритесь.
Бетлицкая смотрела на Алю с ощутимым злорадством. А Аля… Неожиданно для себя самой она покраснела до самых кончиков ушей, почувствовав себя девочкой-подростком, словно незнакомые гормоны только-только начали будоражить кровь, а тут еще ей сказали стыдную, но такую желанную непристойность… Ну надо же! Ей казалось, что в своих полуобморочных ночных метаниях она совсем забыла, что такое чувственность, а тут вдруг… Нет, естество играет с ней идиотские шутки: сначала с красавчиком Ванюшей, теперь вот — с этим бритым переростком с головой похожей на… Аля даже закрыла лицо руками, а краска полилась на шею.
— Ну вот, я вижу, мое предложение попало на благодатную почву… — заулыбался во весь рот тезка Шукшина. — Мы поладим. Помолчал, предложил:
— Коньяк? Шампанское?
— Водку, — выдохнула Аля.
— У тебя чувствуется школа. — Лысый глянул в сторону бара, хлыщеватый официант, ловивший цепким собачьим взглядом каждое его движение, лопнувшей резинкой сорвался с места, замер у столика в почтительном полупоклоне.
— Водочки… — процедил, почти не разжимая губ с зажатой в них сигаретой, Глобус. Официант почтительно чиркнул спичкой, дождался, пока бос прикурит, затушил фигурным круговым движением. — И сам сообрази чего закусить, соответственно.
— Слушаюсь, — прошелестел халдей одними губами.
— А я буду коньяк, — Бетлицкая смерила Алю ревнивым взглядом, закончила:
— французский.
Халдей не двинулся с места. Глобус выдержал намеренную паузу и только потом кивнул:
— Выполняй.
— Слушаюсь, — снова выдохнул официант и испарился, оставив после себя душок приторного дезодоранта.
— Ну что, деточка, лошадок гнать не будем?
— А чего их гнать по зимней поре? — в тон ему ответила Аля, уже вполне справившись с собой. — Вот только…
— Что — только?
— Нам бы с Ирунчиком отлучиться, припудрить носики. — Аля с вызовом глянула на Бетлицкую. Взгляд у той словно застыл, зрачки сузились.
— Это — дело… — благосклонно кивнул Глобус. — Как там в песне поется?
«Эх, снег-снежок, белая метелица…» Только вы не особо там… Не перестарайтесь с марафетом. Меня полудохлые послушные рыбки давно не заводят.
— Не беспокойся, зайчик, эта краля для тебя веревкой совьется, если нужно, — с придыханием заверила Глобуса Ирка, добавила:
— И не гони… «Снежок» гонки не любит. Мы пошли?
Глобус только кивнул. В это время уже подскочил халдей, наполнил рюмку босса водкой из запотевшего, подернутого слезой хрустального графинчика; следом полная официантка уже несла широкое блюдо, на котором дымились исходящие сытным ароматом горячие мясные закуски. Аля уже направлялась вслед за Иркой, когда услышала сзади смачное разламывание горячей курицы, хруст нежных хрящиков под крепкими зубами, и ей вдруг стало противно до омерзения: животные.
Туалет сиял новехоньким кафелем, умывальная комната была неожиданно чистой, и пахло здесь каким-то цитрусовым освежителем-дезодорантом. Але подумалось вдруг, что смывать кровь с белого должно быть удобно… Бетлицкая шла впереди, запнулась на миг… Подчиняясь даже не интуиции — инстинкту, Аля резко отпрянула в сторону, и вовремя: Иркина рука с зажатым между пальцами бритвенным лезвием скользнула быстрым махом в каком-то сантиметре от ее лица! Не думая ни о чем, Аля ударила девку ногой по голени и тут же добавила крепко сжатым кулачком по голове, так, что рука зашлась от боли. Удар пришелся в висок; Бетлицкую повело, и она неловко, боком, ткнулась в кафельную стену и сползла по ней.
Выпавшее из ее руки лезвие серым бликом осталось лежать на безукоризненно чистом полу.
Глава 72
— Ну? Что ты медлищь? Кончай меня! — Ирка вжалась в стену затравленным зверенышем, но смотрела зло и непримиримо. — Одного мы поля ягоды и, чую, из одного инкубатора! Неспроста тебя выбрали! А я, дура, разнюнилась! Тебя прислали, потому что личное, да? Ну, что ты моргаешь испуганной курицей? Или ты, или я… — Бетлицкая попыталась приподняться по стене, но неожиданно кровь хлынула носом, и она снова беспомощно соскользнула на пол.
Аля достала носовой платок, намочила в ледяной воде, приложила. Еще горсть принесла в ладошке и вылила Ирке за шиворот. Та вздрогнула, посмотрела на Алю едва прояснившимся взглядом; несколько раз вдохнула судорожно, словно что-то мешало ей дышать, — и заплакала, завыла в голос, размазывая по лицу слезы и кровь.
— Никто, ты понимаешь… никто… никогда мне ничем не помог… Никто не гладил по голове… Никто не жалел… Никогда ни один мужчина не дарил мне цветов… Никто не любил, никто… Только… только трахали, как мерзлую баранью тушку… Алька… Некуда мне бежать в этой жизни… Убей меня, пожалуйста, убей, у тебя получится… — Ирка попыталась вздохнуть — и снова захлебнулась рыданиями. Перевернулась на живот, сжалась; рыдания смолкли, но спина тряслась в судороге.
Аля беспомощно заметалась глазами: позвать на помощь этого Васю Глобуса?
Никуда не годится! Да и… разговорить Ирку нужно: она-то как в тишайшем городке очутилась? Да в такой компании? И кто такие эти Глобус с Пельменем, или как его там?
Ведро! Видно, уборщица оставила: цинковое, и совсем новое. Недолго думая, Аля набрала ледяной воды по самые ушки, разбрызгивая по полу, поднесла — и сразу, махом, вылила подвывающей Ирке на голову! Та вскинулась разом, села, тараща глаза, то открывая, то закрывая рот, как выдернутая ловким рыболовом с самого дна камбала. Несколько секунд она смотрела так на Алю, потом по-собачьи тряхнула головой, разбрасывая во все стороны брызги, спросила разом севшим голосом:
— Ты что, с ума сошла?
— Сойдешь тут с тобой!
— Дура ты, Егорова!
— Не дурей тебя!
— Вода же ледяная!
— А чего ты хотела? Вина красного и мужика рыжего? — Аля не сдержала улыбку: Бетлицкая была сейчас похожа на озадаченную мокрую курицу. Но вспомнила, что по вине этой несуразной пацанки ее чуть не смололи в порошок жернова местечковой войнушки, а ее Олега интернировали в Германии, и — что с ним теперь?.. Але стало горько, словно ушат ледяной воды она опрокинула только что именно на свою голову, а теперь кровь застучала в висках, и мир возвратился к тому, чем он был для нее сейчас: выложенная белой кафельной плиткой умывальня туалетной комнаты заштатной кафешки, залитый водой пол, аромат дешевого дезодоранта и еще какой-то дежурный запах, какой бывает только в казенных местах.
Дверь приотворилась, в ней показалась голова коренастого Мямли. Какое-то время он тупо глазел на сидящую у стены Ирку, мокрую, как воробей, на ее измазанное кровью лицо; его сонные глазки маслянисто отражали свет, словно он пребывал в мутной полудреме, пребывал постоянно и, выплывая из нее, обозревал черно-белый мир без удивления, без интереса, без лукавства, а лишь затем, чтобы бросить в утробу что-то съестное и замереть в вялом функциональном анабиозе до следующего приема пищи. Сейчас пищи не было, потому и просыпаться насовсем не стоило. Алю его «потусторонний» взгляд даже не раздражал: многие существуют так всю жизнь, от кормежки до сна и обратно.
— Вы чего это? Подрались все-таки? — произнес он с видимой натугой.
— Кровь носом пошла, не понимаешь? Со «снежком» девка пожадничала, вот и… — пояснила Аля.
— А-а-а… — наморщил парень лоб, что-то себе соображая. — Вы тут не очень-то… А то будете как клячи занюханные, Глобус этого не любит, — Будь спок, — отозвалась Ирка. — Пусть подождет минут пять, я хоть умоюсь.
