class="p1">На пол падают локоны. Золотистые. Адель глядит в зеркало. Там чужая лысая женщина. Она пытается что-то сказать, но припухшие связки ее не слушаются.
Адель зло рвет сигаретную пачку.
В дверь стучит сутулый человек. Адель берет у него визитку. Лает собака. Она набирает номер и узнает голос профессора. Адель танцует у зеркала. Ради золотых локонов. Ради мужа и дочек. Ради того, чтобы все вернуть.
В машине пахнет пылью. Долгий подъем в гору. Человек с автоматом. Массивные ворота.
Шприц с зеленоватой жидкостью. Адель улыбается. Впервые за долгие месяцы она не чувствует боли…
С тряпки течет грязная вода. Пахнет деревянной стружкой. Валя драит полы. Мебельная фабрика гудит вокруг нее.
Полумрак комнаты. Резкий запах пота и спирта. Сын лежит к ней спиной на диване. На полу разбитая бутылка. Валя держится за сердце.
Больничные коридоры. Молодая медсестра ласково рассказывает ей о новом лекарстве. Хмурит выщипанные бровки и пугает названиями неизвестных болезней.
Валя тоже хмурится. Девушка улыбается и обещает ей новую жизнь. Новая – звучит неплохо. Валя устала. Она размашисто ставит подпись на протянутом ей документе. Такие деньги на дороге не валяются. Валя думает об отдельной квартире в Майкопе. О кафе-мороженице и кино.
Зара продала кулон на цепочке и легла на операцию в городскую больницу. Зара проснулась в неизвестном месте. Занервничала, начала задавать вопросы. Сутулый нервный профессор объяснил ей, что она переведена в специальный центр диагностики и лечения сердечных заболеваний, где ей станет значительно лучше.
По гулкому эху женщина догадалась, что центр находится глубоко под землей.
Зара тосковала по своим маленьким сыновьям-близнецам и старой матери. Она просила профессора позвать их или хотя бы позвонить. Но он строго-настрого запретил, сказав, что ей ни в коем случае нельзя волноваться…
Мария пошла собирать ягоды на склон горы Шахан рано утром. Увлеклась и не заметила, как в жаркий полдень потеряла сознание. Она очнулась и в первый момент подумала, что оказалась в пещере. Потолок в ее комнате был высечен из камня, а сама комната напоминала больничную палату.
Ей дали поесть и объяснили, что она тяжело больна и нуждается в уходе. Мария подошла к двери и поняла, что заперта. Она потребовала, чтобы ее выпустили, но персонал, приходивший к ней, сурово молчал.
Потом ее привели в лабораторию с громоздкой установкой. Плешивый профессор что-то говорил ей о грандиозных открытиях в медицине и то и дело облизывал губы. Мария думала о своем сыне, которого она оставила одного дома, и волновалась. Вводить какие-либо лекарства она наотрез отказалась. Но ночью кто-то незаметно сделал ей укол, и с тех пор ее мучила жажда…
Полудницы кружились вокруг Софии, по очереди приближались к ней, касались рукой и снова исчезали в толпе. Истории текли одна за другой, затем слились в один бурный поток образов, ощущений и воспоминаний…
…Детские ручки на дедушкиной ладони. Сорванный у дороги цветок ромашки. Лицо юноши в дымке тумана. Ремень в руках отца. Разбитая тарелка. Молоко, струящееся из вымени коровы. Запах сена. Полет бабочки. Крепкий удар мужа по щеке. Запах спирта. Ледяная вода в тазу с бельем. Шершавые страницы книг. Пяточка младенца. Раздавленная черника на пальцах. Робкий поцелуй. Деревянная мебель, вымытая тряпкой. Жжение в горле. Гудение в голове. Глухие удары сердца. Щемящая боль. Каменный потолок. Прозрачные стены лаборатории. Изумрудная жидкость. Освобождение от боли. Блуждающие по коридорам тени. Жажда! Крики других пациенток. Дребезжащие голоса. Изумрудная жидкость. Сила! Безумная мощь внутри. Жар, которым можно управлять. Клетка. Солнечный свет. Взрыв. Освобождение. Яркий ослепляющий свет. А за ним – бесконечные муки…
София не выдержала, разрыдалась. Теплые капли падали ей на обожженные пальцы, размягчали глину.
Они никогда не похищали детей. Они думали, что это их дети.
В калейдоскопе чужих жизней не было ни одной похожей. Как отличаются между собой люди, так и полудницы разнились между собой.
Были те, что обезумели от боли и горели желанием отомстить своим мучителям.
Были те, кто скитался в агонии по холмам, в надежде разбиться о камни, и не могли заставить себя это сделать.
Наконец, были те, из-за кого лила слезы София – перенося чудовищные страдания, некоторые из женщин научились мгновенно чувствовать телесную и душевную боль встреченных ими людей и справляться с ней. Они буквально сгорали, отдавая остатки живой энергии. Они превращались в пепел, навсегда лишая себя возможности увидеться с родными, не оставляя о себе никакой весточки, кроме черного пятна на земле.
В полуденном бреду они действовали так, как привыкли уже давно, до превращения. И одни из них забирали жизни, а другие дарили жизнь.
Солнце стояло в зените.
Тысячи желтых глаз, не мигая, следили за светилом.
«София…» – заскрежетал голос.
Она вступила в последнюю битву за их души. Нет, не только она.
Сама по себе монахиня была бы уже мертва. Стала бы иссохшей мумией. Кто-то защищал ее. Она молилась, и ей казалось, что невидимый купол сохраняет ее разум от приступов нарастающего безумия.
– Господи…
Она вынырнула из водоворота воспоминаний. Жадно захватила ртом горячий воздух. Получилось! Неужели получилось?
Она попробовала вдохнуть и не смогла. Пока ее душа странствовала, тело погибало. Жар, исходивший от них, убивал Софию.
– Отойдите… Дайте мне… Воздух…
Она попыталась выбраться из толпы. Они напирали, хватали ее за темные одежды.
– Оставьте… Дышать…
София упала на спину и забилась в конвульсиях.
Илию снилось, будто его рука горит в огне. Он открыл глаза и увидел, что его правая кисть лежит на солнце. Когда он понял, что все еще сидит в тени дерева, а у него на коленях спят дети, его охватил ужас.
Тень больше не приносила облегчения. Земля вокруг так нагрелась, что жгла даже через одежду.
Дэн лежал, свернувшись калачиком. Футболка на спине потемнела от влаги. Его трясло. Возможно, сказывались первые признаки обезвоживания.
Даже если они доживут до вечера, он не сможет унести троих. Неужели ему придется выбирать?
Он прикоснулся губами ко лбу девочки – горит. Нельзя допускать перегрева мозга. Лекарств нет. Можно было бы охладить ее тело водными компрессами, но река давно пересохла.
Моча. Доктор понимал, что это крайний выход. Пить ее нельзя ни в коем случае, а вот компресс мог бы охладить кожу. Мерзко, негигиенично, и особенно противно творить такое с умирающим ребенком. Но если другого выхода нет, если есть хоть малый шанс дожить до вечера…
Илий привстал, покачнулся и рухнул назад, треснувшись о ствол затылком.
Тень медленно двигалась, солнце нагревало
