Патрисия Уайдсмит повествовала об упущениях правосудия, Лэнсдейн же восхвалял сотрудничество полиции всей страны во имя торжества Добра. Истина, по-видимому, лежала где-то посередине. Накануне мы с Гэхаловудом повидали Салли и Джорджа Кэрри, потом Робби и Донну Сандерсов: сообщили им о сложившейся ситуации и лично рассказали о том, что официально станет известно только сегодня. Робби Сандерс сказал: “Не знаю, что тяжелее для нас – снова погружаться в гибель нашей дочери или подозревать, что мы так и не узнаем, что же произошло”. Джордж Кэрри, со своей стороны, обронил: “Значит, нашего сына заставили признаться в преступлении, которого он не совершал, а потом его убила полиция…” Все они требовали ответов. Мы обещали, что они их получат. Гэхаловуд произнес загадочную фразу, которую я тогда не понял: “Правосудие свершится”. Когда мы ушли от Сандерсов и Кэрри, меня мучил вопрос: как люди преодолевают подобные испытания? Как можно поправить жизнь? Я много думал о своих кузенах, Вуди и Гиллеле, о том, что с ними случилось, и пришел к мысли, что жизнь нельзя по-настоящему поправить, можно лишь перестроить ее заново и придать ей смысл.
По окончании пресс-конференции мы столкнулись у спуска с эстрады с шефом Митчеллом.
– Спасибо, – сказал он.
– За что спасибо? – спросил Гэхаловуд. – За то, что вас показали по телевизору?
Шеф Митчелл предпочел сменить тему:
– Лорен не с вами?
– Нет, она с братом. Знаете, она устрашающий полицейский.
– Знаю, сам ее на службу брал. Не знаю, в курсе ли вы, сержант, но я через несколько месяцев выхожу в отставку. Предложу Лорен на свое место.
– Ваш зам вряд ли будет сильно доволен, – заметил Гэхаловуд.
– Понимаю, потому вам и говорю. Если бы вы с шефом Лэнсдейном направили мне письмо с похвалами в адрес Лорен, я бы его приложил к делу. Она пока не в курсе.
Гэхаловуд кивнул, и мы отошли.
– Шеф Митчелл не такой дурак, как кажется, – сказал я.
Гэхаловуд не отреагировал, и я понял, что он думает о чем-то своем:
– Что стряслось, сержант?
– Да я по поводу Эрика. Это ведь я его допрашивал после ареста. Очень хочется думать, что для него это был мучительный момент, сюда же добавилась тюремная тоска, которая кого угодно заставит признаться в чем угодно, чтобы пробудить у следователей милосердие и симпатию. Видали мы такое. Только ведь Эрик ни в чем не признался, он просто замкнулся в молчании. Сперва кричал, что невиновен, и чем больше находилось против него улик, тем упорнее он молчал.
– Вам не в чем себя упрекнуть, сержант.
– Ни в чем я себя не упрекаю, наоборот. Я имею в виду, что не надо мне было допрашивать Эрика. Я был вымотан. Меня одолевали самые разные чувства. Я во второй раз стал отцом, мой напарник был убит – по крайней мере, я так думал. К тому же Лэнсдейн хотел отослать меня домой, а я отказался. Надо было кому-нибудь передать допрос. Я был не в состоянии допрашивать Эрика. Я, конечно, был в бешенстве и отчаянии, но я сильно на него не давил, отнюдь нет. Так почему же он замолчал? Что-то не сходится. Когда прокуратура решила взять его под стражу, я, помню, страшно боялся, что придется выступать свидетелем на процессе. Защита за пять минут разделала бы меня под орех, доказала бы, что мне ни в коем случае нельзя было после всего пережитого находиться в зале для допросов. Но в итоге этот момент так и не настал, Эрик признал вину. Почему он в итоге признал вину?
– Лорен же говорила: боялся, что его приговорят к смертной казни.
Гэхаловуда, казалось, это не убедило:
– Мне интересно, не боялся ли он тогда, что мы найдем что-то другое против него.
– Что, например? – спросил я.
– Дело внутри дела, – ответил Гэхаловуд. – Я все думаю про ту синюю машину, о которой вроде бы упоминала Аляска. Ту синюю машину, что могла связать Эрика с делом Элинор Лоуэлл. Мы опровергли прежние доказательства вины Эрика, но нашли другой мотив: Эрик доводит свою подружку Элинор до самоубийства, Аляска выясняет это во время встречи с матерью Элинор. Она шлет Эрику анонимные письма, он ее разоблачает и атакует. Потом старается ее убедить, что он здесь ни при чем, но все равно боится, как бы она не сообщила об этом матери Элинор. Тогда он убивает Аляску, чтобы сохранить все в тайне.
– Вы забываете о письме, которое нашли в кармане Аляски. Оно предназначалось не Эрику, ведь он знал, что анонимки пишет она.
– Эрик сказал, что получил два письма, так? Одно в свое время нашли у него дома. По его словам, он про него забыл. Думал, что выпутался, и хранил его в столе, на дне ящика. Но куда девалось второе? Он мог положить его Аляске в карман после убийства, чтобы сбить полицию со следа и внушить ей, что Аляска была жертвой искусного шантажиста. Что же до пресловутого пуловера, то 22 марта 1999 года он в супермаркете в Конуэе кладет покупки Аляски в багажник и видит его. Затем нарочно заводит с Аляской разговор о нем на тротуаре, так, чтобы слышали свидетели: где пуловер, который он одолжил Уолтеру? Как и следовало ожидать, Аляска шлет его подальше; он возвращается, вероятно, ночью и, пользуясь тем, что никто в Маунт-Плезант не запирает машину, достает пуловер из багажника “форда”. Преступление могло бы быть идеальным. Но Эрик не думал, что шантаж Салли Кэрри обернется против него, Уолтер из мести обвинит его в убийстве и привлечет к нему внимание полиции.
– Сержант, вы думаете, что мы освободили преступника?
– Не знаю, но мне это не дает покоя. Остается еще одна неразрешенная загадка: те осколки фары черного “форда таурус”, что нашли в лесу. Была ли это машина Уолтера Кэрри? Не могло же так совпасть, чтобы он разбил заднюю фару как раз в вечер убийства?
– Если, как доказывает найденное Лорен фото, в момент убийства Уолтер Кэрри сидит в “Нэшнл энфем”, кто-то мог взять у него из дома ключи от черного “форда” и отправиться на Грей Бич, – предположил я. – Совершив убийство, преступник поспешно уезжает и разбивает фару. Возвращается в Маунт-Плезант, ставит машину откуда взял и кладет ключи на место. Уолтер в это время все еще сидит в баре. А кто может знать, что Уолтер в “Нэшнл энфем”? Тот, кто чуть раньше был с ним…
– Эрик Донован, – сказал Гэхаловуд.
– Точно, сержант.
– Блин, писатель, очень убедительная гипотеза!
Происходило нечто очень странное: чем дальше продвигалось расследование, тем больше нас смущал Эрик Донован. Как говорил Гэхаловуд, он был “возвратным подозреваемым”. По мере того, как опровергались доказательства его вины, на поверхность выплывали новые обескураживающие факты. Словно все нити сходились к нему. Может, мы слишком поторопились с утверждением, что он невиновен? Может, мы промахнулись в расследовании, решив, что выбитые из Уолтера Кэрри показания неизбежно ставят под сомнение виновность Эрика?
Либо Эрик действительно был убийцей Аляски, либо из него блестяще сфабриковали виновного. И тут Гэхаловуд сказал: “Пока у нас есть хоть капля сомнений насчет Эрика, он так и будет нас гипнотизировать, и мы не сможем разглядеть, что же от нас ускользает”. Но теперь у нас был способ окончательно снять с него вину: проверить, был ли несчастный случай, жертвой которого стал Казински, в самом деле несчастным случаем. Если мы сможем установить, что Казински сбили намеренно, и проследим связь между этим событием и делом Аляски Сандерс, у нас будет настоящее доказательство невиновности Эрика, ведь он к тому моменту уже сидел в тюрьме.
В тот же день мы отправились в Баррингтон, штат Нью-Гэмпшир, расспросить вдову Николаса Казински. Странно было вернуться в этот дом. Раньше Гэхаловуд встречался с Сиенной Казински только один раз – на похоронах Вэнса. Увидев нас на пороге, она улыбнулась:
– Перри, что тебя сюда привело?
– Здравствуй, Сиенна, мне надо с тобой поговорить.
Она оглядела меня, узнала и сразу поняла, зачем мы пришли:
– Вы из-за дела Аляски Сандерс, верно?
Мы сидели в той же гостиной, где ее муж признался во всем, что произошло в зале для допросов в тот ужасный вечер 6 апреля 1999 года.
